Сибирский кавалер (сборник)
Шрифт:
Несколько раз Томас встречал в доме Палашку, она то спешила с лейкой в оранжерею, то сидела с другими девушками за рукоделием. Никак не удавалось застать её одну, чтобы сказать комплимент.
Однажды вечером Томас слышал, как Палашка пела под лютню. Он был поражен тем, как славно звучало её пение, в нем были и одаренность, и талант.
Пробудитесь, я жду вас, красавица,Рощи новой листвою кудрявятся.И природа с искусством затеяла спор,Расстелив на лугах пестроцветный ковер.Девильнев
– Пардон, мадемуазель! Откуда вы знаете стихи Франсуа де Малерба?
– Меня старый барин читать по-вашему обучил. Много книг. Я сама подбираю музыку на стихи. Мне видятся лазурные берега, напоенные ароматами роз. О месье! Я думаю иногда о том, почему один человек рождается простолюдином, а другой благородным. Разве в моем сердце не может быть благородных чувств?
– Конечно же могут быть у вас такие чувства! – поспешил её заверить Томас. – Ведь сам облик ваш благороден, а в прекрасной оправе должен сиять не менее прекрасный и драгоценный камень! Это я вам говорю, как потомок знаменитого алхимика. Вы, конечно, слышали об алхимиках, о людях, всю жизнь ищущих драгоценное и прекрасное? А о Малербе сам великий Буало сказал так:
Но вот пришел Малерб и показал французам,Простой и стройный стих, во всем угодный музам,Велел гармонии к ногам рассудка пастьИ, разместив слова, удвоил тем их власть.Неизвестно, какое продолжение мог получить этот разговор, но тут появился Пьер.
Томас спрятался в кустах, и ревниво, с бьющимся сердцем, следил за этой парочкой. О, как это было горько, что с красавицей Палашкой гуляет другой! Как обидно! Но что же делать? Томас здесь только гость, хуже того, приживальщик. А князь со своей дворней делает что хочет. Может убить любого из своих рабов и ничего ему не будет. О! Французские крестьяне такого с собой вытворять бы не позволили. Там быстро возникла бы Жакерия [7] . Бывало ведь, что вооруженных до зубов рыцарей в их неприступных замках громили непокорные французские землепашцы.
7
Жакерия – от презрительного наименования французскими дворянами своих крестьян: «Жак-простак». В ходе антифеодальной борьбы крестьянам удалось ослабить личную зависимость.
Томас опять вспомнил ту бурную ночь, когда в спальню Жевахова с ножом пробрался крепостной художник Мухин. Пьер Жевахов лежал в то время в постели с Палашкой, и разъяренный юноша нанес ему удар в грудь ножом. Жевахова спас бывший на груди его медальон. Удар пришелся именно в медальон, нож потом соскользнул и уперся в ключицу, сила удара была ослаблена.
Крики Палашки и Жевахова, топот разбудили тогда Девильнева. При свете луны он увидел бегущего по саду Мухина, за ним с пистолетом мчался обнаженный Жевахов, оставляя на траве следы крови, Палашка на бегу кричала срывающимся от страха и все-таки мелодичным голоском:
– Петя! Не убивай его! Ваша светлость, Петечка, свет очей моих, не надо!
Грохнул выстрел. В доме завопили, загорланили. Одновременно Томас увидел возле окон странные фигуры, на головах у них были конические колпаки с прорезями для глаз. Они молча глядели на Девильнева.
Тут появился Еремей со свечой. Кряхтя и почесываясь,
– Где? Что?
– Там, на улице! – неопределенно махнул рукой Томас.
В доме зажигалось все больше свечей. Люди выбегали в сад. Томас, накинув халат, тоже вышел из дома.
Зажгли факелы. Из глубины сада слышались крики и стоны. При свете факелов Томас увидел мужиков, вязавших раненного в ногу Леху Мухина. Палашка заламывала руки и восклицала:
– Господи прости! Прости меня, грешную!
Пьер Жевахов приказал Еремею:
– Мухина вылечить и выпороть на конюшне, потом сдашь его в полицию. Пусть в Сибири кайлом рисует!
– Все в точности исполним, ваша светлость! У вас кровь течет, ваша светлость, я сейчас же отправлю коляску за лекарем.
– Никаких лекарей! У меня есть бальзам! Я этим коновалам не доверяю! – сказал Жевахов.
С той памятной ночи прошло уже немало времени. Мухина выпороли. Заковали в кандалы и увезли. Жевахов показывал Томасу рану на груди, она кровоточила, но Пьер не обращал на это абсолютно никакого внимания. Когда Томас просил его быть осторожнее, Жевахов говорил:
– Да ну! Заживет как на собаке!
Томас стал плохо спать, и не раз, неожиданно проснувшись ночью, замечал в саду возле окон странные фигуры с белыми колпаками до плеч, они смотрели на него сквозь прорези для глаз пристально и грозно. Он стал с вечера класть под подушку пистолет. Странные фигуры какое-то время не появлялись. Он уж думал, что это была галлюцинация. Но однажды ночью опять увидел в окне этих немых соглядатаев. Он вытащил пистолет, но окно вдруг окрасилось в черный цвет, и уже невозможно было что-нибудь разглядеть.
Он рассказал о ночных видениях Жевахову, но тот отмахнулся:
– Померещилось! На ночь полстакана водки – и будешь спать как убитый. И еще есть средство. Выбери в моей дворне подходящую девку, она тебя так умотает, что и снотворного не потребуется.
Не мог же Томас сказать другу, что самая подходящая – это Палашка. Это её глаза не дают ему спать по ночам.
Теперь Пьер прогуливался с Палашкой, а бедный Томас глядел из своего зеленого убежища и вздыхал.
Он отвернулся и пошел к дому напролом сквозь кусты, обдирая в клочья одежду. Он в тот день не вышел к ужину, сказался больным. Пьер к вечеру был пьян, потому и не обратил внимания на состояние своего друга.
А наутро пробуждение и Пьера, и Томаса было ужасно. Томас очнулся оттого, что на него навалилось нечто тяжелое. Он хотел было сунуть руку под подушку, где лежал пистолет, но ему и шевельнуться не дали. В усатом здоровяке он узнал полковника, с которым познакомился в экипаже, едучи от Варшавы до Москвы. Теперь полковник ударил его рукоятью пистолета по затылку.
Из спальни Пьера раздался разъяренный крик, он звал дворню на помощь. Здоровенные мужчины в серых камзолах выволокли его, в разорванной рубахе, которая была в крови, бежавшей из раскрывшейся раны.
– Еремей! Зови крестьян с вилами! Пусть выручают!
– Извини, батюшка, – отвечал Еремей, – что тебя волокут, то государские дела. Нам, темным, в эти дела влезать не приходится.
– Засеку! – кричал Пьер.
Между тем незнакомцы обвязали Пьера веревками так, что он ни рукой ни ногой двинуть не мог. И понесли его, словно немецкий тюфяк, и затолкали в карету, в которой даже и малого оконца не было. Через минуту в ту же карету затолкали и Девильнева.
– Иван Осипович! – сказал Томас. – Помните, мы с вами вместе ехали от самой границы и до Москвы. Почему связан князь? Зачем меня связали? В чем дело?