Сибирский текст в национальном сюжетном пространстве
Шрифт:
Нередко они формировались личной, творческой судьбой писателей, так или иначе связанной с Сибирью. Несомненное возрастание общего интереса к сибирскому региону в последние десятилетия XIX в. произошло в силу как определенных социально-исторических явлений, так и понимания особой значимости сибирского края, ставшего не просто вариантом русской колонии, но оказавшегося своеобразной «страной», во многом по-новому определившей самосознание России, ее границы и ментальность. Эти тенденции способствовали развитию «сибирского текста», история формирования которого началась, собственно, с истории завоевания и заселения самой Сибири.
Само понятие «сибирский текст» в современном литературоведении употребляется достаточно часто. Тем не менее, вокруг него продолжаются споры и, прежде всего, по поводу того, на каком этапе количественное соотношение текстов переходит в качественное, что, по сути, дает основание говорить о формировании определенного «культурного кода», имеющего право называться текстом.
В классических работах М.К. Азадовского, Б. Жеребцова, Н.К. Пиксанова сибирская литература предстает как своеобразная, но во многом вторичная по своим эстетическим
141
См.: Азадовский М. К. Литература сибирская (Дореволюционный период) // Сибирская советская энциклопедия. Т. 3. Новосибирск, 1932. Стб. 163; Жеребцов Б. О сибирской литературной традиции. Наблюдения и заметки // Сибирский литературно-краеведческий сборник. Иркутск, 1928. С. 23-50; Пиксанов Н.К. Областные культурные гнезда. М.:Л., 1928.
142
Чмыхало Б.А. Молодая Сибирь: Регионализм в истории русской литературы. Красноярск, 1992. С. 47, 65.
В монографии К.В. Анисимова продолжается разработка этих положений, но уже в русле поэтики литературы Сибири. В ее изучении современный исследователь выявляет особые качества, отличающие специфическую региональную традицию в рамках русской литературы XIX – начала XX вв., подчеркивая, что «как поэтическая система эта традиция до сих пор не выявлена и не описана» 143 . Поэтому, несмотря на очевидность такого понятия, как «литература Сибири», четкого осознания ее границ еще нет.
143
Анисимов К.В. Проблемы поэтики литературы Сибири XIX – начала XX века: Особенности становления и развития региональной литературной традиции. Томск, 2005. С. 7.
А.С. Янушкевич, утверждая, что понятие «сибирский текст» безусловно дихотомическое, говорит о процессе постижения Сибири как характерной семиосферы, и в этом смысле сибирский текст – «понятие историософское и историко-культурное, ибо в процессе его описания и постижения сибирская и шире – русская мысль пыталась осмыслить феномен на пересечении мифа и реальности, изнутри и извне, как определенную дихотомию». Более того, по мысли исследователя, подлинные открытия, связанные с пространством сибирского текста, происходили в большом пространстве русской культуры, поэтому «сибирский метатекст в своей семиотической перспективе был текстом в тексте, так как свои сюжеты, мотивы вводил в проблематику общерусской культуры» 144 .
144
Янушкевич А.С. Дихотомия сибирского текста // Евразийский межкультурный диалог: «Свое» и «чужое» в национальном самосознании культуры. Томск, 2007. С. 334, 344.
В.И. Тюпа ставит в своих работах проблему лиминальности топоса Сибири. По мысли ученого, судьба человека, его путь в таком «пороговом» пространстве начинают придавать «сибирскому тексту» историософский масштаб и широкое гуманистическое наполнение. Подобная исследовательская стратегия выводит пространство текста за пределы его чисто географической конкретики, демонстрируя специфику восприятия Сибири уже как некоего гипертекста, интертекста русской литературы 145 .
145
Тюпа В.И. Мифологема Сибири: к вопросу о «сибирском тексте» русской литературы // Сибирский филологический журнал. 2002. № 1. С. 27-35; Он же. О сибирском гипертексте русской литературы // Сибирские чтения в РГГУ. М., 2006. Вып. 1. С. 40-54; Он же. Сибирский интертекст русской литературы // Анализ художественного текста. М.: Academia, 2006. С. 254-264.
В коллективной монографии «Сибирь в составе Российской империи» 146 авторы предложили новые подходы к интерпретации проблемы, сфокусировав внимание на закономерностях взаимоотношения центра и Сибири, особенностях ее хозяйственного и социокультурного освоения, формировании особой русско-сибирской территориальной идентичности. Новейшее исследование Ю. Слезкина посвящено загадке культурной чуждости 147 . Отображавшиеся в «арктических зеркалах» русского самосознания фигуры – иноземец, инородец, иноверец, нацмен, абориген – предстают в исследовании продуктом сложного взаимодействия, не сводимого к клише колониального господства и экономико-культурной эксплуатации. Во всех этих исследованиях, так или иначе, задается проблема диалога, в свете которой литературу продуктивно рассматривать в контексте реконструкции образа «Другого».
146
Сибирь в составе Российской империи. М., 2007.
147
Слезкин Ю. Арктические зеркала: Россия и малые народы Севера. М., 2008.
Принципиальными в этом плане видятся размышления Н.Е. Меднис, которая акцентирует как основополагающую для выявления «сибирского текста» проблему границы, представленной «как реалия, и тем более как художественный знак-образ, полностью соответствующий ментальным закономерностям». В русской культуре и литературе XIX в. сохраняется имеющее глубокие корни четкое разделение пространств России и Сибири. Удаленность и безграничность Сибири, как указывает исследователь, породили устойчивый в рамках «сибирского текста» сюжет, связанный со странствованием, с путешествием (вынужденным или добровольным), с дальними поездками. Все они, «задавая динамику перемещений, вводят в рассказы событийно не представленный в них образ границы и воссоздают ощущение территориальной и культурно-психологической дистанции, разделяющей две континентальные составляющие государства Российского» 148 .
148
Меднис Н.Е. Семиотика границы в «сибирском тексте» русской литературы // Евразийский межкультурный диалог: «Свое» и «чужое» в национальном самосознании культуры. Томск, 2007. С. 347-348.
В попытке снять крайности при определении судьбы текста Н.Е. Меднис в формулировке «локального» текста выходит к категории сверхтекста. Вводя это понятие в научный оборот, исследователь оговаривает, что существующий рядом с понятиями интертекста и гипертекста термин «сверхтекст» пока уступает им в популярности, но с течением времени используется все чаще. Несмотря на семантическое родство приставок гипер- и супер-, используемых в значении «над», «сверх», термины эти имеют разный ареал бытования: «Составляющие гипертекста могут порой ничего “не знать” друг о друге, объединяясь в целое лишь некой текстовой рамой, не позволяющей им рассыпаться, разлететься и осесть в других рамах. Понятие же “сверх-текст”, как правило, прилагается к текстам центрически организованным и в силу этого обладающим сильно выраженным внутренним центростремительным движением».
Таким образом, происходит возвращение давнего термина Ю.М. Лотмана «внетекстовые связи», который не ограничивает поле изучения рамками словесных сообщений, но позволяет учитывать и множество других явлений. Поэтому при восприятии сверхтекста и работе с ним «необходимо учитывать такую связь с внетекстовыми зонами, при которой в процессе перераспределения содержания между литературным образом и внеположенной реальностью возникает «текст того порядка сложности, когда он становится самодовлеющим» 149 . Несомненно, что территория Сибири обладает способностью порождать мифопоэтические образы, так как уже по уникальности истории и специфике развития культуры она изначально мифогенна. При таком условии развитие судьбы текста связано с неизбежной стадиальностью, так как на определенных этапах развития он выполняет функции «гипертекста», «интертекста» и, в конечном счете, «сверхтекста».
149
Меднис Н.Е. Сверхтексты в русской литературе. Новосибирск, 2003[Электронный ресурс]. Режим доступа: raspopin.den-za-dnem.ru/index_e.php?text=406.
По сути, вся русская история, культура и литература, начиная со времени покорения Сибири и неподражаемого «Жития протопопа Аввакума», движется по пути складывания определенного «культурного кода». Образ страны включает в себя, как правило, достаточно разнородные символы и стереотипы, а также наиболее общие представления об историко-культурных, природных, геополитических условиях ее развития.
Сибирь на всем протяжении первой половины XIX в. осмысляется как конфликтное пространство, своего рода «инопространство». Эта далекая страна существует в литературе и культуре в целой системе стереотипов, представая как «страна угрюмая и глухая», «царство вьюги и мороза, где жизни нет ни в чем», как «страна молчания», «безголосая Сибирь», «страна изгнания», «край света», жители которого виделись, по словам П.А. Словцо-ва, «какими-то сиротами на чужбине». К.Ф. Рылеев создал трагический образ «дикой страны», где царствует «роковая неотвратимость». А.С. Пушкин, через восприятие декабристской трагедии, изобразил Сибирь как один из кругов ада с ее «мрачным подземельем» и «каторжными норами». Поэтому, по точному наблюдению А.Д. Агеева, образ американского Запада всегда был стимулом, в то время как образ Сибири всегда вызывал реакцию (курсив мой. – Е.М.) чаще всего негативного свойства 150 . Подобные знаки-маркеры, сигналы-символы несли уже и определенную семиотическую нагрузку, тот изначальный отрицательный оценочный код, в котором заранее постулировался конечный вывод коммуникации. Отмеченные параметры «сибирского текста», характеризуя его как несомненный «гипертекст» национальной литературы, особенно активно развивались в первой половине XIX в., фиксируя отчетливые черты романтического сознания.
150
Агеев А.Д. Сибирь и американский Запад: движение фронтиров. М., 2005. С. 117.