Сибирский текст в национальном сюжетном пространстве
Шрифт:
Если мы будем иметь в виду, что, по существу, с 1808 по 1828 гг. Словцов был ссыльным, его неоднократно высказанная преданность службе и трону будет выглядеть весьма знаменательно. В этом отношении давнее учреждение Тобольского наместничества было важным опытом лично для Словцова, событием, которое сообщило высокие цели всей его жизни. На роскошной церемонии открытия наместничества 30 августа 1782 г. 15-летний Словцов удостоился чести прочесть свою оду «К Сибири» 109 . В тобольской истории не было более торжественного дня, чем этот, особенно если учесть, что печальные времена были уже не за горами – скоро пожары и наводнения нанесут большой ущерб городу 110 . Событие знаменовало собой, как позднее писал Словцов, начало «благодатн[ой] эпох[и]», когда «всякому нравственному существу даны право и сила действовать в общей жизни человечества». Все эти щедроты, естественно, были дарованы властью: учреждение наместничества, как указал Словцов, «слава Богу, сделало Сибирь недалеко от царя и верховного правительства» 111 . На себя он смотрел как на орудие в этом процессе и в течение всей своей многолетней жизни ни разу не усомнился в справедливости этого убеждения. «Сибирская Минерва, – как он писал Калашникову в 1825 г. о своей визитаторской должности, – вряд ли увидит так усердного ей служителя, каков я был; умнее и ученее меня многие будут, но усерднее едва ли!» 112 .
109
Беспалова Л. Сибирский просветитель. С. 14-17.
110
Описание церемонии открытия, а также перечень тобольских пожаров и наводнений см. в работе: Голодников К. Альбом тобольских видов. Тобольск, 1864. С. 1-6.
111
Словцов П.А. Прогулки вокруг Тобольска. С. 129.
112
ИРЛИ. Ф. 120. Оп. 1. Ед. хр. 101. Л. 50 об. Письмо от 17 апр. 1825 г.
Помимо того, что служба явилась главным путем к просветительской деятельности, она также обеспечивала Калашникову и Словцову стабильный доход и жизненный уровень, значительно превышающий обычные сибирские стандарты. Так, несмотря на то, что Калашников был вынужден регулярно брать деньги в долг, его жалованье, вместе с «милостями» высоких лиц, вполне обеспечивало его огромную семью и, кроме того, делало доступными некоторые излишества столичной жизни для него самого. В свою очередь, Словцов, хотя и не вернулся в Петербург, предпочтя провести свои последние годы в Тобольске, жил отнюдь не бедно. Он получал ежегодный пенсион в 3000 рублей, которого хватало, чтобы платить двум слугам и посвятить последние 15 лет земного существования творчеству и созерцанию. Его письма к Калашникову наполнены просьбами прислать не только дорогие книги, но, например, еще и шоколад. На последний Словцов тратил буквально сотни рублей – больше, чем большинство жителей империи могло заработать в течение всей жизни. Писатель был убежден, что это «единственное средство, которое может поддержать мое здоровье» 113 . Наряду с жалованьем Калашников и Словцов получали ордена, кольца с бриллиантами и другие подарки в признание их службы. Иметь наружность, пристойную просвещенному чиновнику, было также важной задачей для обоих. Так, являясь визитатором сибирских училищ, Словцов не раз просил попечителя Казанского учебного округа позволить ему сшить особый мундир. Он подчеркивал, что как «начальник училищ сей страны» он не может довольствоваться тем же мундиром, что и у директора гимназии, и по крайней мере должен носить мундир «с некоторою в шитье переменою». Положительного ответа на эти запросы не последовало, однако Словцов получил разрешение носить мундир ординарного профессора Казанского университета 114 . А позднее Словцов написал в министерство, чтобы ему разрешили носить мундир и по выходе в отставку 115 . Подобные символические атрибуты играли критически важную роль в жизни служивших и не служивших русских подданных: они воочию демонстрировали их подлинный статус в государственной иерархии, сообщая материальный облик высоким идеалам, лежащим в основе имперского правления 116 .
113
Там же. Л. 23. Письмо от 8 июня 1823 г.
114
НАРТ. Ф. 902. Оп. 1. Ед. хр. 1879. Л. 1, 3; НАРТ. Ф. 902. Оп. 1. Ед. хр. 2685. Л. 1-1 об.; РГИА. Ф. 733. Оп. 39. Ед. хр. 295. Л. 121-123 об. О роли чинов и мундиров в имперском обществе см.: Шепелев Л.Е. Чиновный мир России, ХVIII-начало XX вв. СПб, 1999.
115
ОР РНБ. Ф. 702. Оп. 1. Ед. хр.14. Л. 20-21.
116
Мы ориентируемся здесь на истолкование подобных реалий в кн.: Cannandine, David. Ornamentalism: How the British Saw Their Empire. L., 2002.
От Калашникова и Словцова можно было ожидать, что, проявляя неподдельное беспокойство в деле просвещения Сибири, нуждавшейся в образованных чиновниках, они оба сделали все возможное для того, чтобы облегчить это непростое положение вещей. На самом деле главной задачей сибирских учебных заведений было обеспечение местных правительственных служб квалифицированными чиновниками. По этой причине Словцов в качестве директора училищ Иркутской губернии, а затем визитатора сибирских училищ большую часть своего рабочего времени уделял поиску подготовленных учителей для сибирских школ и изысканию такого жалованья для них, которое бы позволяло им оставаться на их должностях 117 . Однако несмотря на то, что сам Словцов, получив в 1828 г. разрешение покинуть Сибирь, предпочел остаться в Тобольске, он регулярно помогал своим друзьям обосноваться в Санкт-Петербурге и никогда серьезно не предполагал, что, например, Калашников мог вернуться назад. Так, когда его спросили, сможет ли Калашников быть достойным кандидатом на освободившуюся должность директора Иркутских училищ, он в ответ промолчал. При этом сам Калашников еще находился в это время (в 1821 г.) в Иркутске и мог с легкостью занять эту должность. Словцов же явно готовил своему ученику иное поприще и, как он написал Калашникову, «поберег вас, человека с надеждами, от лестной чести директорства», добавив при этом, что его молодой друг должен «отличиться на поприще гражданской службы, из которой я выброшен непогодою 118 , и по сие время не могу умудриться, чтобы вовсе забыть перспективу, какая мне открывалась во свое время» 119 .
117
См., например: РГИА. Ф. 733. Оп. 39. Ед. хр. 205.
118
Здесь имеется в виду его высылка в Сибирь в 1808 г.
119
ИРЛИ. Ф. 120. Оп. 1. Ед. хр. 100. Л. 45-45 об. Письмо от 8 сент. 1821 г.
Итак, получив возможность устроить Калашникова на важную для Сибири должность, которая позволила бы решать традиционную для края проблему недостатка образованных чиновников, Словцов ею пренебрег. По его мнению, «человек с надеждами» должен служить в Петербурге. В самом деле, иногда восхваляя природу и ряд других черт своей «родины», в переписке Словцов и Калашников редко прибегают к этой романтизирующей установке и демонстрируют трезвое понимание дефектов сибирской жизни. Помогая Калашникову перебраться в столицу, Словцов вдобавок превозносит перед своим протеже щедроты Петербурга. Так, сразу по приезде Калашников получает от Словцова совет посмотреть в столице всё, что только возможно, поскольку «Сибиряку необходимо всё знать, дабы поскорее переменить физиономию неведения». «Оставляю вас, – резюмирует Словцов, – на новом приятном положении, в новом мире вещей, лиц и мыслей» 120 . Обремененный огромным семейством, живя в дорогом столичном городе, Калашников часто сожалел об отъезде из Сибири, – тем не менее он не вернулся назад и вообще чаще хвалил Петербург, беспрестанно приглашая Словцова переехать к нему. «[Б]лагодарю Творца, – писал Калашников Словцову в 1832 г., – чт'o мог перебраться из страны сна в страну жизни! Здесь невольно сделаешься человеком умным, потому что на каждом шагу встречаешь – если можно так выразиться – гостиницы ума» 121 . И в самом деле, если Сибирь представляла для Калашникова «мрачной в физическом и нравственном отношении край, где медленные часы проводятся в одном грешном и суетном занятии: осуждении ближнего» (курсив И.Т. Калашникова. – М.С.), где «просвещенный» человек ощущал, что ему «невозможно» найти истинного друга 122 , почему же в таком случае не покинуть ее?
120
Там же. Ед. хр. 101. Л. 18 об.-19. Письмо от 5 мая 1823 г.
121
ИРЛИ. Ф. 120. Оп. 1. Ед. хр. 36. Л. 5 об. Письмо от 10 марта 1832 г.
122
Там же. Ед. хр. 35. Л. 30 об. Письмо от 6 дек. 1829 г.
Действительно, если в печатных текстах обоих авторов похвалы Сибири встречаются регулярно, в переписке более или менее позитивные оценки появляются только со временем. Так, частично под влиянием Калашникова, регулярно сожалевшего о своей чрезмерной и суетной занятости в Петербурге, Словцов начинал писать о Сибири как о месте тихой, уединенной молитвы. «Жаль, – писал он Калашникову в 1834 г., – что хлопоты, на которые жалуетесь, не дозволят вам заниматься приготовлением себя к будущей жизни. Вы, как кажется, уверили себя, что будете жить всю вечность то на Карповке (речка в Петербурге. – М.С.), тo на Вас[ильевском] острове – плачевная уверенность!» 123 . Калашников развил подобное воззрение, охарактеризовав в особенности Ангару как место спокойствия и созерцания и противопоставив ей Петербург, превращающийся под его пером в суетный и противоестественно «немецкий» город. Тем не менее, словно в пику нередким у Калашникова словам о возможном возвращении в Сибирь, Словцов всякий раз довольно жестко отрезвлял своего корреспондента: «Выбросьте из головы химерическое намерение побывать в Сибири», – писал он в 1839 г., присоединив к этому призыву еще немало предостережений, чтобы убедить Калашникова довольствоваться его нынешним положением 124 .
123
Там же. Ед. хр. 103. Л. 12 об. Письмо от 17 марта 1834 г.
124
Там же. Л. 31 об.-32 об. Письмо от 2 июня 1839 г.
Петербург делался привлекательным благодаря главному аргументу: наличию в нем просвещения даже несмотря на одновременное присутствие там же вредного «вольнодумства». Но как Калашникову и Словцову удавалось удовлетворительно осуществлять свою просвещенческую миссию при Николае I, этом «Чингисхане с телеграфами», как его назвал Герцен, царе, известном своими репрессиями в отношении интеллектуальной жизни? Николай Рязановский в своем классическом исследовании назвал Николая I «воплощением самодержавия», императором, который «сурово управлял и своими подданными, и всей страной». «По воле императора, – пишет Рязановский, – страна шла по болезненному пути православия, самодержавия, народности» 125 .
125
Riasanovsky, Nicholas V. Nicholas I and Official Nationality in Russia, 1825-1855. Berkeley, 1955. P. 3, 55.
Словцов и Калашников оценивали деятельность Николая I очень высоко, воспринимая его как «мудрого» и энергичного правителя, который в чрезвычайно непростых обстоятельствах изо всех сил стремился просветить свою империю. Тот факт, что оба они, равным образом принадлежавшие и «государству», и «обществу», рассматривали в такой перспективе Николая I, часто ассоциирующегося только с «реакцией» и «реставрацией», свидетельствует о сложности николаевского периода, представление о котором нередко упрощается черно-белым противопоставлением понятий «общества» и «государства» 126 . Регулярные и благожелательные, порой близкие к стилистике официозного документа упоминания нашими авторами о Николае I подчеркивают, что в эпоху политической нестабильности, охватившей всю Европу, империя сохраняет способность сообщать своим образованным подданным ощущение единства с нею.
126
Riasanovsky, Nicholas V. A Parting of Ways: Government and the Educated Public in Russia, 1801-1855. Oxford, 1976. P. 105.
В числе наиболее важных источников восхваления Николая I были представления Словцова и Калашникова об историческом назначении XIX столетия. Оба смотрели на так называемого человека девятнадцатого века с недоумением и нередко с унынием. «Распространяющийся дух Антихриста ужасен», – писал Калашников Словцову в 1838 г. 127 На страницах их писем подобные высказывания повторяются столь часто, что это заставляет задуматься, каким образом человек, подобный им, мог находить удовлетворение в вере и службе в эпоху скептицизма. Восстание декабристов возмутило обоих. Словцов увидел в нем «плод ропота» людей, которые не поняли собственного предназначения 128 . Характерно, что если первые произведения Калашникова в основном знакомили его читателей с Сибирью, то в последнем своем романе «Автомат» писатель решает исследовать судьбу неверующего человека. «Боже мой, – пишет он в 1839 г. Словцову, – что ныне за народ: вольнодумство, безнравственность, гадость – повсюду. Везде порок с открытым лицем. Мой роман составляет антипод с веком: едва ли век не раздавит его» 129 . И хотя Словцов оценил это итоговое произведение писателя как творческую неудачу, он полностью присоединился к его идеологической установке: «Сделайте одолжение, восстаньте против Антихриста в романе!» 130 .
127
ИРЛИ. Ф. 120. Оп. 1. Ед. хр. 37. Письмо, относящееся к окт.-ноябрю 1838 г.
128
Там же. Ед. хр. 104. Письмо от 4 июня 1841 г.
129
Там же. Ед. хр. 37. Л. 30 об. Письмо от 17 февр. 1839 г.
130
Там же. Ед. хр. 103. Л. 25 об.
– 26. Письмо от 20 сент. 1838 г.
Именно в этом контексте Словцов и Калашников считали Николая I наиболее подходящим для эпохи нестабильности правителем. Так, подобно многим, Калашников был глубоко впечатлен реакцией царя на холерный бунт в Петербурге в 1831 г. Он писал Словцову, что «простой народ, которой везде одинаков, от Афин до Парижа и до Петербурга, взбесился, переломал больницы, убил некоторых лекарей и успокоился не прежде, как когда приехал на площадь сам Государь». С появлением Николая на Сенной площади «весь народ» повалился на колени, причем и у людей, и у императора на глазах были слезы. «Все удивлялись твердости духа в Монархе, – добавляет Калашников, – и каждый добрый Русской не мог не сокрушаться о том, сколько неприятностей переносит Его Высокая душа!» 131 .
131
Там же. Ед. хр. 36. Л. 1об.-2. Письмо от 14 авг. 1831 г.
Словцов и Калашников видели в Николае лидера, готового не просто реагировать, а действовать мудро и конструктивно. Незадолго до своей смерти в 1863 г. Калашников писал, что со времен войны с Наполеоном Россия изменилась настолько, что «ее уже узнать трудно», причем в основном оттого, что «Просвещение, более или менее, проникло во все слои общества» 132 . Калашников указывает на важную роль в этом процессе самого царя, предпринявшего кодификацию законов и улучшившего положение государственных крестьян. Отмечая, что в предыдущее десятилетие у России не было Основного свода законов, он пишет Словцову в 1837 г., что «в России 10 лет – целой век» 133 . Словцов согласился: «После Библии законы отечества первое изучение» 134 . Калашников, служивший в Министерстве государственных имуществ, написал учебник для министерских школ 135 и вообще считал предприятия его начальника министра П.Д. Киселева беспрецедентным по масштабу подвигом в борьбе за просвещение. В 1838 г. он писал по этому поводу Словцову: «Если Господь продлит царствование нынешнего ГОСУДАРЯ: то Россия далеко подвинется вперед. С его мудростию и твердою волею к благу народа, при его могуществе, чего нельзя сделать?» 136 .
132
Калашников И.Т. Записки иркутского жителя. С. 391.
133
ИРЛИ. Ф. 120. Оп. 1. Ед. хр. 37. Л. 9 об.-10. Письмо от 12 февр. 1837 г.
134
Там же. Ед. хр. 103. Л. 6. Письмо от 15 июля 1833 г.
135
Книга для чтения воспитанников сельских училищ: В 3 т. СПб., 1847-1851.
136
ИРЛИ. Ф. 120. Оп. 1. Ед. хр. 37. Л. 21 об. Письмо от 25 авг. 1838 г.