Сибирское дело

Булыга Сергей Алексеевич

Пришла Параска, остановилась в двери, осмотрелась. Потом, повернувшись к Нюське, спросила:

– Ты чего ему сказала, дура?!

– Ничего, – тихо ответила Нюська.

Параска посмотрела на Маркела. Маркел сел на лавке и сказал:

– А что, ей уже и слова не сказать?!

– Ну, – растерялась Параска, – сказать. А пока иди, Нюся, иди. Надо будет, позову.

Нюська надулась и нехотя вышла. Параска села рядом с Маркелом и начала расстёгивать на нём ворот рубахи.

– Ты чего это? – спросил Маркел.

– Так надо.

Параска потянула за шнурок и вытащила из-под рубахи Маркелову ладанку. Маркел перепугался, побелел. Параска сказала:

– Не робей.

И развязала ладанку.

Маркел не шевелился.

– Видишь? – спросила Параска, разжимая свой пухлый бабий кулачок.

На ладони лежал маленький засохший корень.

– Вот это пожуёшь, и сразу как рукой снимает, – сказала Параска.

– Что снимает? – спросил Маркел.

– Всё снимает, особенно сглаз, – строгим голосом ответила Параска, засовывая корешок в ладанку. – Знаешь, какие в Сибири бабы злые? Татарки эти сибирские, ого! Им такого, как тебя, околдовать – раз плюнуть. Вскочит на стол и как пойдёт плясать! А брюхо голое! И эти вот так торчат! А вам, мужикам, много надо? А так корешок пожевал – и отпустило.

– А если не жевать? – спросил Маркел.

– А ты побожись, что пожуёшь! Побожись, побожись! Я вот уже божилась.

– У ведьмы!

– Что у ведьмы? Она с крестиком!

– С хвостом она!

– Тьфу на тебя! Божись!

Маркел побожился, что будет жевать, если татарки нападут. Тогда Параска ещё прибавила, что этот целебный корешок не только от сглаза помогает, но и от отравы – тоже надо пожевать, а после хоть змеёй закусывай, не страшно. И опять поставила на стол графинчик, разложила закусок…

Ну и так далее.

А после наступила ночь, они заснули.

Посреди ночи Маркел вдруг проснулся. Было жарко, дышать нечем. Маркел поднялся, подошёл к столу, напился квасу, полегчало. Маркел вернулся к лавке, сел с краю и задумался. Хотя чего тут было думать? И так уже всё было ясно: недоброе это сибирское дело, скользкое, лживое! Доброе, это когда всё ясно – убьют кого-нибудь или ограбят, приходи и поднимай на дыбу, спрашивай, а тут только и смотри, чтобы самого на дыбу не подняли, или что там в Сибири вместо дыбы у татар, да и не всё равно ли, что, а гадко так, как и тогда, когда царь-государь преставился ровно два года тому назад, вот Котька-пёс накликал, тьфу, всё из-за Котьки, сглазил! Маркел плюнул со зла, лёг, обнял Параску покрепче, зажмурил глаза и заснул.

ГЛАВА 5

Назавтра утром они проснулись чуть свет. Маркел сразу начал собираться в дорогу, а Параска крадучись ушла к себе. Маркел продолжал собираться. Вернулась Параска, теперь уже с Нюськой, и они обе стали накрывать на стол. Стол был богатый, даже с пирогами с мёдом. Но веселья не было – они молча сели, все трое, и молча позавтракали. После Маркел встал и оделся в сибирское, тёплое, только шапку пока что не стал надевать. Параска сняла со стены образ Николы, начала читать молитвы, Нюська за ней подхватывала. Когда они замолчали, Маркел приложился к иконе и отступил на шаг. Параска его иконою перекрестила. Маркел надел шапку, повернулся к двери и окликнул. Тут же вошёл Филька, взял у Параски узел с вещами. Тогда Параска взяла узелок поменьше, узелок был припасён заранее. Маркел, глядя на него, нахмурился, но промолчал.

Они вышли на крыльцо и стали сходить с него все вместе. Маркелу это не понравилось, он обернулся и расставил руки перед Нюськой и Параской. Они нехотя остановились. Маркел обнял Нюську, потрепал. А Параску он на людях лапать не решился, и только поклонился ей в пояс. Параска немо заплакала, протянула Фильке узелок и стала утираться платочком. Нюська тоже стала нюниться. Чтобы их дальше не терзать, Маркел и Филька, развернувшись, пошли скорым шагом.

Да и идти там было недалеко – через Ивановскую площадь. Пришли к приказным палатам и

мимо Разбойного приказа подошли к Ямскому же приказу, или, как привычно было называть, к Ямской избе. Там их уже ждали давешние Котька Вислый и Степан (правильнее, Стёпка), оба разбойные подьячие, а с ними Захар Домрачеев, стряпчий Ямской избы. За ним стояла пароконка, запряжённая гусём. Кони, сразу видно, были свежие, ухоженные, ладные. Рядом похаживал их проводник, чистил коней, оглаживал. Лицо у проводника было красное, глаза весело посверкивали, наверное, уже успел хватить, подумалось. Маркел и Филька подошли к своим и поздоровались. Захар подал Маркелу свёрнутую в трубку подорожную с чёрной вислой печатью. Маркел развернул её и начал, шевеля губами, бубнить себе под нос:

«По Государеву Царёву и Великого Князя указу по дороге от Москвы через Ярославль, Ростов, Вологду, Устюг Великий и далее, куда будет указано… везде, не издержав ни часу… моему верному слуге Маркелу Петрову сыну Косому всегда два добрых коня с подводою, да проводника, в оглобли, а где надобно, и суденко с гребцами… И подавать ему на корм на каждый день куря да две части говядины… и ещё всего другого прочего столько, сколько его чрево примет. Писано на Москве лета 7094 марта в 20 день».

Отбубнив, Маркел задумался, а после опять начал читать сначала и опять запнулся в том же месте: «и далее, куда будет указано». Это куда, подумалось, в Чердынь? А за Чердынью что – никто ещё не знает? И Маркел вздохнул.

– Ты что это?! – сказал Захар. – Да я тебе смотри каких коней добыл! И проводник тоже зверь. А ты нос воротишь. Это как?

Но Маркел в ответ только махнул рукой. Что проводник, подумал он тоскливо, завтра же будет другой, а послезавтра третий и так далее, пока «будет указано». А кем указано? И повернулся к Стёпке. Стёпка подал ему кошель. Маркел принял его, слегка подбросил. Кошель был не очень полный. Ну и ладно, подумал Маркел, отвернулся и пошёл к саням садиться. Филька пошёл за ним, первым делом уложил в сани узел с вещами, и только уже после узелок с провизией. Сказал:

– А что! Когда это ещё тот ям? А тут сразу взял и перекусывай.

Маркел улыбнулся, дал Фильке двугривенный и сказал, чтобы тот выпил за него. Филька засмеялся и ответил, что он на это выпьет не однажды и ещё добрых людей угостит. Маркел сел, запахнул полог саней, чмокнул губами, приказал «пошёл!». Проводник легко вскочил на переднюю лошадь, жарко огрел её кнутом – и лошадь рванула, сани тронулись наискосок через площадь, сразу забирая к Никольским воротам. Маркел не смотрел по сторонам, а просто ехал, думал. Думалось только о всяких гадостях, Маркел сидел мрачный, угрюмый.

Так он угрюмо ехал и по Кремлю, и дальше, через Воскресенский мост на Сретенку, а там, по Сретенке, к городским Сретенским воротам. Только за воротами, за городом, ему стало немного веселей, он развернул Параскин узелок, достал оттуда кусок пирога, начал его покусывать и думать уже не так мрачно. А что, думал Маркел, очень вполне может быть, что князь Семён прав – и никуда дальше Вологды ехать будет не надо, в Вологде сотник Мансуров скажет, и побожится, что никаких ни шуб, ни сабель, ни пансырей покойный царь Иван Васильевич, равно как и боярин Бельский Ермаку не даривали, а всё это воровские приписки вора Володьки Головина, бывшего первого царёва казначея, просто его тогда не усмотрели, зато в прошлом году поймали за руку на новом воровстве и сразу свели к Ефрему в пыточную, он там во всём повинился – и его осудили на казнь. И был бы жив покойный государь Иван Васильевич, так и казнили бы сразу на славу, а теперь что, теперь при добрейшем государе Фёдоре Ивановиче пришла воля ворам, помиловали и Головина, отправили воеводой в Чебоксары. Вот каковою теперь стала государева великая опала, тьфу!