Сицилиец
Шрифт:
— Есть только один человек. Живет она одна, в четвертом доме от нас. Ее мужа убили карабинеры, она ненавидит их. Она мой лучший друг, и она обожает Тури. У нее на глазах он превратился из мальчика в мужчину. Ведь это она посылала ему еду всю зиму, которую он жил в горах! Она мой настоящий друг, и я ей полностью доверяю. — И, помолчав, произнесла: — Я говорю про Венеру.
Они, конечно, с самого начала ждали, когда она произнесет это имя. Именно на Венеру, логически рассуждая, должен был пасть выбор. Но они — сицилийцы, и сами такое предложить не могли. Если Венера согласится, но вся эта история раскроется, ее репутация будет испорчена навсегда. Она — молодая вдова. Живет одна и должна будет предоставить себя и свое жилье в распоряжение молодому мужчине. Да ни один мужчина в этой части Сицилии потом не только не женится на такой женщине, но и не будет ее уважать. Правда, Венера была, по крайней мере, на пятнадцать лет старше Тури Гильяно. Но ей не было еще и сорока. И хотя лицо ее не отличалось красотой, она была достаточно привлекательна, и глаза ее пылали огнем. Словом, она была женщина, а он — мужчина, и туннель мог соединить их. А значит, они, несомненно, станут любовниками, так как ни один сицилиец не поверит, что мужчина и женщина, будучи вдвоем, смогут удержаться. Так что если провести туннель к ней в дом, он, может, и спасет жизнь Тури Гильяно, но заклеймит ее как женщину дурной репутации.
Всех их, за исключением самого Тури, беспокоило его воздержание. Для сицилийца это противоестественно. А он был поистине непорочен…
Все это, вместе взятое, и вынуждало их ждать, чтобы мать Гильяно сама назвала Венеру, но, когда она это сделала, они тем не менее удивились. Мария Ломбарде Гильяно была религиозной, старомодной женщиной, которая, не колеблясь, называла девушек городка шлюхами, если только те осмеливались одни прогуляться по городской площади.
Присутствующие не знали того, что знала Мария Ломбарде. Дело в том, что Венера после травмы при рождении ребенка больше не могла забеременеть. Не могли они знать и того, что Мария Ломбарде уже решила про себя: Венера лучше всех ублаготворит Тури и опасности — никакой. Ее сын объявлен вне закона, за его голову назначено вознаграждение, и женщина запросто может его предать… А Венера уже натерпелась горя. Мужа застрелили у нее на глазах. Все было бы отлично, если в так устроилось. Но репутация Венеры может пострадать, так что она сама должна принять решение…
Через несколько дней мать Гильяно спросила Венеру, и та сразу ответила согласием. Это подтвердило подозрение матери, что Венера питает к Тури слабость. Быть посему, думала Мария Ломбарде, со слезами благодарности обняв Венеру.
Через четыре месяца ответвление туннеля было готово, главный же туннель ожидалось закончить только через год. Время от времени Гильяно будет по ночам приходить в городок, навещать своих родных и спать в теплой постели после приготовленного горячего ужина, а в таких случаях всегда подразумевалось пиршество.
Уже в начале весны ему пришлось воспользоваться ответвлением. Довольно большой отряд карабинеров двигался по виа Белла и прошел мимо дома. Они были вооружены до зубов. Четверо телохранителей Гильяно, спрятавшиеся в соседних домах, приготовились к бою. Но отряд прошел мимо. Однако на обратном пути они вполне могли совершить налет. И Тури Гильяно через лаз в спальне родителей спустился в туннель.
Ответвление начиналось за деревянной панелью, прикрытой слоем земли сантиметров в сорок, рывшие главный туннель не знали о его существовании. Гильяно отгреб землю и снял деревянный диск. Потребовалось еще минут пятнадцать, чтобы проползти через узкий лаз под дом Венеры. Там люк находился в кухне и был заставлен большой железной печкой. Гильяно постучал по люку заранее условленным сигналом и стал ждать. Постучал снова. Он никогда не боялся пуль, а вот темноты испугался. Наконец над ним раздался едва слышный шум, и люк подняли. Полностью откинуть его не удалось из-за стоявшей над ним печки, Гильяно пришлось протискиваться в отверстие и на животе вползти в кухню Венеры.
Уже перевалило за полночь. Венера была в своем обычном, бесформенном черном платье, которое она носила в знак траура по мужу, хотя прошло уже три года со дня его смерти. На ней не было ни туфель, ни чулок, и, поднимаясь с пола, Гильяно заметил, какие белые у нее ноги — особенно по сравнению с загорелым лицом и черными, как смоль, жесткими, в крупных кудрях волосами. Он впервые заметил, что лицо у нее не такое широкое, как у большинства женщин в городе, подбородок заостренный, а в темно-карих глазах мерцали черные огоньки — таких глаз он никогда еще не видел. В руке она держала ведерко, полное раскаленных углей, словно собиралась бросить их в открытый люк. Теперь она вывалила угли обратно в печку и прикрыла крышку люка. Она казалась испуганной.
— Просто по улицам шатается патруль, — поспешил успокоить ее Гильяно. — Как только они вернутся в казарму, я уйду. Не беспокойся, на улице у меня друзья.
Они стали ждать. Венера сварила кофе, и они разговорились. Она отметила про себя, что он не дергается, как ее муж. Он не выглядывал в окно, не напрягался, услышав шум на улице. Он казался вполне спокойным. Она не знала, что он приучил себя так держаться, помня ее рассказы о муже и не желая тревожить родителей, особенно матушку. От него исходила такая уверенность, что она вскоре забыла о грозившей ему опасности, и они принялись болтать о том, что происходило в городке.
Она спросила, дошла ли до него еда, которую она ему посылала. Он поблагодарил и рассказал, как он сам, да и его ребята набрасывались на пакеты с продуктами, словно то были дары волхвов. Как его люди хвалили ее — уж больно все вкусно. Он утаил от нее грубые шуточки, которые отпускали иные из его отряда, — мол, если она и любить умеет так, как готовить, то ей действительно цены нет.
Все это время он внимательно наблюдал за ней. Она держалась с ним менее дружески, чем обычно, не так тепло и ласково, как на людях. Не обидел ли он ее чем-нибудь, спрашивал он себя. Когда опасность миновала и настала пора уходить, они довольно холодно простились.
Через две недели Гильяно пришел к ней снова. Весна была на дворе, но в горах еще бушевали метели, а запертые часовни вдоль дорог стояли под дождем. Гильяно в своей пещере мечтал о еде, приготовленной матушкой, горячей ванне, мягкой постели в своей комнате. И вперемежку с этими мечтаниями, к великому своему удивлению, он вспоминал белые ноги Венеры. Спустилась ночь, когда он свистнул своих телохранителей и зашагал вниз к Монтелепре.
Родные встретили его радостно. Матушка принялась стряпать его любимые кушанья, и, пока они жарились-парились, она нагрела ему воды помыться. Едва отец налил ему рюмочку анисовой водки, как примчался один из наблюдателей и сообщил, что город окружают патрули карабинеров и сам фельдфебель ведет отряд из казармы Беллампо в облаву на дом Гильяно.
Гильяно нырнул в люк в стенном шкафу и через него — в туннель. Там было грязно из-за дождя, земля налипала, поэтому переход затянулся и оказался довольно трудным. Когда Гильяно выполз на кухню Венеры, одежда у него была вся грязная, мокрая, лицо — черное.
При виде его Венера рассмеялась — Гильяно впервые видел ее смеющейся.
— Ты точно мавр, — сказала она. — Сейчас наполню корыто, и можешь помыться. У меня осталось кое-что из вещей мужа — можешь их надеть, пока я почищу твою одежду.
Она ожидала, что он воспротивится и не захочет мыться в такой опасный момент. Ее муж, когда приходил к ней, так нервничал, что боялся раздеться — ему надо было, чтобы револьверы находились под рукой. Но Гильяно улыбнулся ей, снял свою тяжелую куртку, пистолеты и положил все это на ящик, где она хранила дрова.
Потребовалось время, чтобы нагреть чайники и наполнить оцинкованное корыто. Пока ждали, она подала кофе. Красив, как ангел, подумала она, глядя на него, но ее не обманешь. Ее муж тоже был красивый, а убивал людей. И как изуродовали его пули. Нет, не следует любить мужчину за лицо. Во всяком случае — на Сицилии.