Сидим, курим…
Шрифт:
Почему-то комплимент не обрадовал — может быть, я подспудно искала в нем нотки фальши. Ну не могут отлично одетому мужику и в самом деле мои сапоги нравиться, это же смешно!
— Глаша, а ты… замужем?
Я покачала головой:
— Предпочитаю свободу. Конечно, в дикой России двадцатипятилетних еще называют старыми девами. Но по европейским меркам я еще свежа как майская роза. А ты?
— Разведен, — улыбнулся Донецкий. — Студенческий брак. Нам было по восемнадцать. Она была манекенщицей. Когда я узнал, что она спит с менеджером своего агентства, то в тот же день подал на развод.
— Манекенщица! — присвистнула я. — Гламурненько.
— А мне всегда нравились высокие девушки. Как ты.
В
Счет Донецкий не просил, просто вполголоса скомандовал официанту: «Запишите на меня».
На улице все еще шел дождь. Данила вызвался проводить меня до дому. Мы молча шли по Арбату, и он поддерживал меня под руку. Почему-то хотелось плакать и побыстрее оказаться одной. Отключить телефон и сидеть в темной квартире — чтобы, приметив в окнах гостеприимный свет, кто-нибудь не напросился бы на чай. Еще я вдруг осознала, что уже четыре месяца не звонила домой, бабушке. Родители восприняли мой самовольный уход из дома стоически, с легким безразличием фаталистов. Через какое-то время после моего обоснования на Арбате мама оставила работу. Это показалось мне удивительным — она всегда была феминисткой московского разлива: не отрицающая институт брака, она рьяно боролась за финансовую независимость и даже с переменным успехом вступала в конкурентную борьбу за пальму семейного финансового первенства. А тут — уехала с отцом в Лондон на три года. Жить в уютном пригороде, покупать одежду на Bond street, ходить на приемы и ностальгически варить борщи. Бабушка осталась в нашей просторной квартире на Сретенке одна. Во время нечастых телефонных разговоров со мной она держалась в меру приветливо, но в гости не звала. Я знала, что она переживает.
— Глаш… Я, конечно, ничего не знаю об Аглае Федоровой нового образца. Мы и в школе-то с тобой общались не особенно тесно. Но все-таки… Может, сходим куда-нибудь как-нибудь?
Мы остановились перед моим подъездом. Волосы Донецкого намокли и взъерошились, он больше не смотрелся холеным денди.
— Куда-нибудь как-нибудь? — с вымученной улыбкой переспросила я. — Обычно такая фраза переводится как «на фиг ты мне не нужна, но я человек вежливый, и у меня не хватает смелости рубить канаты».
— Да брось. Я как раз не из тех, кто поддерживает отношения из вежливости. Так как насчет пятницы? Может, в кино сходим?
— Мне надо уточнить у секретаря… — глядя на его изменившееся лицо, я невольно расхохоталась, — Ну ладно. Я девушка неприхотливая. Пятница так пятница. Кино так кино.
— А хочешь… — Его взгляд прояснился, а губы искривила странная крадущаяся улыбка. — Хочешь, я и тебе покажу тот водопад? А что, это на самом деле очень просто… — Он заговорил быстро-быстро, будто боялся, что я его перебью: — Визу я за три дня сделаю, все расходы беру на себя. Нужно будет только купить тебе туристские ботинки, ветровку, рюкзак литров на двенадцать. Представляешь — джунгли, ты наедине с опасностью, воздух такой влажный, что кажется, ты его не вдыхаешь, а пьешь…
Я слабо улыбнулась. Он так живописно рассказывал о своих чудачествах, что я тоже словно наяву все это увидела. А что мне терять в самом деле? Куплю ботинки и палатку, хоть раз в жизни совершу поступок с большой буквы «П». Но неприятно насмешливый внутренний голос возразил (почему-то с интонациями Len'ы (crazy)): «Ну что, идиотка, выпила глинтвейн и размякла? А ведь он, возможно, просто пудрит тебе мозги. Вспомни, как пару месяцев назад некий обладатель демонической внешности, демонического имени Марат Мефодьевич и демонической профессии — каскадер распинался, что он мечтает назвать звезду в твою честь? Ты прослезилась, размякла и две недели доказывала подругам, что он „не такой" — банальные мужики
— Знаешь, Донецкий, это будет чересчур. Давай все-таки начнем с кино.
— Ладно, — немного разочарованно выдохнул он, — наверное, это и правда слишком… Значит, до пятницы?
— До пятницы!
На прощание он поцеловал меня в висок.
Арбат — большая деревня. Сплетни разносятся со скоростью звука. Не успеешь появиться в наших краях под ручку с новым мужчиной, а все уже самозабвенно судачат о том, какие были на нем ботинки и почему у него в ухе сережка (не голубой ли?), и о том, как визгливо он смеется — неприятно же, право, — и даже о том, не его ли в прошлом месяце видели целующимся с долговязой томной Ниночкой, манекенщицей из Дома моды на Арбате.
Мне казалось, что у моего ужина с Донецким свидетелей не было. Тем не менее не успела я утром выйти на улицу, как началось.
— Наша Глаша снова при делах, — сальновато подмигнул дядя Ванечка, — правильно, девушка, молодому организму без секса никуда.
Мои брови изумленно взлетели вверх.
— Дядя Ванечка, вы меня с кем-то перепутали. Моя личная жизнь уже давно заключается в регулярном просмотре романтических кинокомедий.
— Кому зубы заговариваешь, девушка? — обиженно причмокнул языком он. — Видели тебя давеча, с мужчиной дивной красоты. Вы о чем-то увлеченно разговаривали, и на нем был кожаный пиджак. А ты так страстно на него смотрела, я даже заревновал!
— Прямо-таки страстно? — усмехнулась я. Мне было забавно, что Донецкого кто-то посчитал «мужчиной дивной красоты».
— Мои осведомители не ошибаются, — подмигнул вредный старик.
На этом дело не закончилось. Не успела я обосноваться на своем привычном месте, как ко мне принялись подходить арбатские знакомые — кто-то из них ограничивался сальным подмигиванием, кто-то напрямую спрашивал о Донецком, кто-то (например, Готический Придурок) ходил вокруг да около, томно причмокивал, трагически вздыхал и красноречиво закатывал глаза. О великая сила сарафанного радио!
Даже моя подруга Марина и та, неизвестно каким образом, оказалась в курсе дел.
— Значит, теперь у нас так принято — ходить на свидание с шикарными брюнетами, а подружкам — ни гу-гу? Боишься, уведут?
Мы часто завтракали вместе. Вернее, завтракала классическая сова Маринка, для меня же наша совместная трапеза была скорее ранним обедом. В тот день она подошла ко мне где-то около полудня, с прозаическим предложением поесть блинов.
Я оставила мольберт и рабочий рюкзак дяде Ванечке и повела ее в лучшую арбатскую блинную.
За уничтожением промасленной блинной трубочки, из которой выпирало теплое черничное варенье, я рассказала Маринке о том, с какой бесцеремонностью давно забытое прошлое вдруг ворвалось в мою жизнь. Пришлось рассказывать с самого начала — и о поцелуе на Медвежьих озерах, и о своем домашнем аресте, и даже о Данидином предложении отправиться к волшебному лесному водопаду, когда-то изменившему его жизнь.
Маринка слушала молча, к высившейся перед ней горке блинов даже не притронулась. То ли спонтанно вспомнила о том, что тело — ее рабочий инструмент, который она должна холить и лелеять, а не закармливать всякой дрянью. То ли на нее произвел столь сильное впечатление мой смущенный монолог.