Сидим, курим…
Шрифт:
Ну а мы с Донецким остались одни. Как ни старалась я суетиться, веселить его, отвлекать, все равно в воздухе, как топор над плахой, висел немой вопрос.
Данила знает, что я снималась в порнофильме.
Он шокирован.
Потрясен.
Я оказалась совсем не тем, кем он хотел меня видеть.
И посматривал он на меня несколько брезгливо.
Мы выпили по чашке чаю, молча. А потом так же молча он вышел в прихожую и принялся зашнуровывать кроссовки.
— Донецкий… — слабым голосом позвала я. — Не уходи, а?
Вместо ответа он посмотрел на меня так, что мне захотелось скукожиться, втянуть голову
Скупо попрощавшись, Данила ушел. Внезапное осознание, что на этот раз он больше не вернется, оглушило меня, как удар кувалдой в самое темечко. Не вернется, что бы я ни делала.
Странно все-таки устроен человек. Месяцами он ходил вокруг меня, как волк, выслеживающий добычу, звонил, приглашал куда-то, не обижался на мой сарказм, плевать хотел на мое безразличие. С одной стороны, его навязчивое внимание раздражало, с другой — я успела подсесть на него, как на мягкий наркотик. И вот когда я поняла, что в моей жизни больше никогда не будет Данилы Донецкого… Когда с этим пониманием я смотрела на него, торопливо зашнуровывающего кроссовки… Мне вдруг стало так плохо, какие было никогда до этого — даже в тот вечер, когда я выпила восемь бутылок «Балтики № 9», а потом полночи раскачивалась над унитазом, как соломинка на ветру. В моей жизни уже случалась экстренная ампутация близких людей, но все же они остались при мне хотя бы бесплотными голосами в телефонной трубке.
— Это была ошибка, — в очередной раз сказала я, неизвестно на что рассчитывая. — Слышишь, Донецкий? Я ошиблась. Надо было переждать. Или больше работать. Или у тебя одолжить. А я…
Он посмотрел на меня снизу вверх. Еще раз поправил шнурок, распрямился, закинул на плечо лямку рюкзака.
— Ты только не давай своей Маринке пить, когда она проснется, — спокойным, почти приветливым голосом предупредил он. — Знаю я вас, возьмете вина или текилы, что еще хуже. А человек снотворное принимал.
Вдруг вспомнилось стихотворение Ахматовой, над которым любят всплакнуть сентиментальные старшеклассницы:
… задыхаясь, я крикнула: «ШуткаВсе, что было, уйдешь — я умру…»Улыбнулся спокойно и жуткоИ сказал мне: «Не стой на ветру».— Не волнуйся, не разрешу, — с готовностью откликнулась я. — Я тебе позвоню, когда она проснется. Хорошо?
Он посмотрел на меня так, что необходимость в словах отпала. Пробормотав оставшееся безответным «Ну пока», я захлопнула за ним дверь.
Маринка проснулась, когда за окном уже затеплились фонари, а небо сменило прозрачный пастельный шелк на тяжелый темный бархат.
Тупо посмотрела на меня. Осознала, что случившееся — не дурной сон. Всплакнула.
Обняла меня. Повздыхали вместе — happy end все-таки, пусть и состоявшийся такой ценой. Марина провела ладонью по своим коротко остриженным волосам, задумчиво ощупала синяк на лице.
— Ну и на кого я сейчас похожа?
— Ты и правда хочешь знать? — усмехнулась я. — Наверное, на алкоголика,
Она вяло посмеялась — и это был хороший знак. Я знала, что Маринка не из тех, кто безвольно позволит лужице депрессии разрастись в смертоносное болото. Она справится.
Нехотя она побрела в ванную. Услышав ее слабый вскрик, я поняла, что она наткнулась на собственное зеркальное отражение. Всплакнула еще раз.
Я сварила кофе и сделала горячие бутерброды с сыром.
— А может, Ленке позвоним? — предложила я.
— Не знаю, — с сомнением покачала вихрастой головой Марина, — ты же знаешь, какая наша Ленка бестактная. Будет на меня таращиться.
И тут меня осенило: да она же не знает ничего!
Великий Ленкин секрет, заглянув по случаю в гости, так и прописался незаметно в моей квартире и никуда за ее пределы не выходил. Не потому, что я нема и деликатна, как кладбищенская земля. Просто как-то из головы вылетело.
— Мариша… Лена с ним рассталась! Ты понимаешь? Ушла от Пупсика. Насовсем.
Марина замерла, не донеся до рта чашку с дымящимся кофе. И на секунду собственное горе, сквозняком холодящее оголенный череп, отступило на второй план.
— Ты шутишь?
— Нет! Маринка, как же я забыла тебе сказать! Ленка тут приходила ко мне. Совсем никакая, в слезах. Говорила, что больше так не может, что не любит его, что ей надоели все эти, как она выразилась, версаче-хреначе.
— А ты?
— Поддержала, — улыбнулась я, — что же еще. Я давно ждала, когда это случится. Чуть было не перестала в это верить.
— А я перестала, — призналась Марина, ставя так и не пригубленную чашку на стол, — и даже смирилась. В какой-то момент решила, что все она сделала правильно.
— В смысле?
— Ну, с Пупсиком, — нехотя призналась она, — конечно, он противный и сексуальности в нем, как в шаре для боулинга. Но он ведь квартиру обещал ей подарить и образование купить. Брильянтов одних на двадцать тысяч долларов на нее повесил. А где бы была Ленка без этого всего?
— Ну ты даешь! Надеюсь, это временное помрачение рассудка. Он противный. И все. Это точка. Так что, зовем Ленку?
Сквозь трагически сложенные брови, опущенные уголки губ и заплаканные глаза с лаконичным «Эх!» проступила та Маринка, которую я знала.
— Ну что с вами поделаешь? Конечно, зовем!
Кто-то начинает новую жизнь с понедельника (мой прогноз — такая идиллия длится максимум до среды), кто-то — с первого января (банально до оскомины). Ну а кто-то — мы, например, — с катастрофы. Беда, помноженная натрое, сблизила нас, сплела наши нервные окончания, словно благодаря причудливой шутке природы мы стали психологическими сиамскими близнецами. Одна из нас едва не погибла и лишилась роскошных волос. Другая предпочла ничего не обещающий арбатский ветер и покрытое мраком будущее определенности, скучной, как подогретый кефир. Третья потеряла мужчину, который мог бы… Кем мог бы стать для меня Данила Донецкий, я точно не знала, однако его бесповоротное отбытие оставило вяжущий привкус горечи. Я старалась гнать эту мысль прочь, но все же ничего не могла с этим поделать — как будто внутри меня медленно надували шарик, который вот-вот лопнет, заполнив все мое существо вырвавшимся на волю вакуумом.