Сидящий у двери
Шрифт:
Если бы не амплитуда движения, Алекс засадил бы в тело Красноглазого руку по локоть.
Существо отлетело к креслу. И это тоже было несоответствием.
Алекс повернулся и с ножом, зажатым в руке, побежал вниз.
Часы показывали шесть тридцать вечера.
Алекс давно испытывал голод. Он находился на тринадцатом этаже, усевшись на ступеньках.
Яркий свет, окутавший все, как плотный туман, добрался до десятого этажа. Пространство вокруг Алекса постепенно сужалось, исчезало. Наверное, чудовище с четырехпалыми руками продолжало претворять свой план. Когда исчезает пространство, исчезает время, а может ли живое существо жить вне времени?
Алекса колотило – его бил сильный озноб. И не от холода, от страха. От мерзкого животного страха, от которого невозможно избавиться. Он давно понял: в многоквартирном доме в двадцать пять этажей нет ни одного человека. Он также понял, что обстоятельства очень скоро вынудят его возвратиться к красноглазому вымогателю. Алекс не верил, что Красноглазый исчез, хотя за это время не замечал постороннего присутствия. Без сомнения, тот по-прежнему сидит в своем кресле напротив квартиры Алекса.
Около девяти часов вечера Алекс уже стоял перед сидящим у двери. В сгустившихся сумерках его лицо белело пятном с двумя темными дырами глаз. Алекс заметил глубокую рану. Одежда Красноглазого была выпачкана его кровью.
– Люди очень странные существа, – негромко произнес Красноглазый. – Что вы мне сделали? Я мог умереть, и вы тоже. И вам было бы гораздо хуже – тот, кто умирает после, долго мучается.
Алекса терзали противоречивые чувства. Стыд, страх и настойчивое желание прикончить красноглазое чудовище, и будь что будет. Сейчас он уже не надеялся, что пространство возвратится, если убить Красноглазого. Это может исправить сам сидящий у двери. Только он.
– Не тянете время, – Красноглазый встал из кресла. – У вас его почти не осталось. Отдайте мне свои чувства, вы обойдетесь и без них. Отдайте…
– Нет! Нет!
– Тогда я вырву ваши глаза! – существо протянуло четыре пальца с острыми когтями к лицу Алекса.
– Нет! – Алекс вжался в стену, парализованный чужой непреклонной волей, совершенно забыв о ноже. – Не надо! Не трогайте меня!
– Глаза? Или чувства? – Красноглазый подошел вплотную. – И я верну ваше пространство. И все у вас будет по-прежнему. Органы зрения или способность жить в вашем мире? Ну? Решайте!
Он протянул коготь к самому глазу побледневшего мужчины.
– Нет! – Алекс дернулся, но оказался прижат к стене. – Только не глаза.
Если бы красноглазое существо могло улыбаться, оно бы улыбнулось, выдав свое торжество. Алекс так и подумал – Красноглазому важнее получить чувства человека, а не глаза.
Коготь коснулся брови. Алекс заскулил.
– Нет! Это очень больно.
– Тогда чувства. Это совершенно безболезненно. Я возьму чувства.
– Но как вы это сделаете?
На какой-то момент мелькнула уверенность в том, что лучше потерять глаза, испытав при этом адскую боль, нежели лишиться способности что-то чувствовать. Но это бесследно прошло – коготь, словно лезвие ножа, находился у левого глаза.
– Повернитесь спиной!
Алекс подчинился, думая лишь о том, как уберечь глаза.
– Тебе не будет больно, – странным голосом произнес Красноглазый.
Алекс почувствовал, как пальцы поникли ему в затылок. Боли не было, хотя когти копошились внутри головы, проткнув череп, словно вымокшую булку хлеба. Алекс не смог пошевелиться – Красноглазый придавил его к стене. Когти жадно, нетерпеливо орудовали, а из его пасти слышалось нечто похожее на урчание.
Алексу стало противно. Ни боли, ни страха, никаких других чувств. Лишь противно. И немного поташнивает.
Красноглазое существо внезапно вскрикнуло.
В голове у Алекса четыре когтя сошлись в одной точке, и он потерял сознание.
Алекс заметил сидящего у тротуара нищего музыканта, как только вышел из дома.
Он не обратил на него внимания, ища глазами такси. Оборванец, игравший на скрипке, остановился и повернул к нему голову. Алекс посмотрел на него. У нищего музыканта не было глаз. Пустые кровоточащие глазницы человека в лохмотьях никак не подействовали на лысого сорокалетнего мужчину в безупречном деловом костюме. Вот уже трое суток он не испытывал никаких эмоций.
Нищий неожиданно засмеялся. Алекс не удостоил его взглядом, поднял руку, заметив такси.
– И ты туда же, – издевательским тоном произнес человек без глаз. – В этом квартале скоро не останется ни одного нормального человека.
Такси затормозило рядом.
– Они не знают, что можно убивать, – сказал нищий, обращаясь к лысому полному мужчине. – Но им этого и не надо. Зачем пачкаться о людей? Люди сами себя уничтожат.
Алекс забрался в салон, и такси рвануло вперед.
– Все до смешного просто, – продолжал человек без глаз, ничуть не смущаясь того, что мужчина, с которым он заговорил, уже уехал. – Они берут то, что им необходимо для жизни в нашем мире. Берут у людей, которые отдают им сами ради своей шкуры. Это уже началось. Скоро мы исчезнем сами собой. Без чувств человек, как машина без горючего, никуда не поедет, будет лишь стоять и ржаветь. Ни один мужчина не станет заботиться о своей женщине, потому что не будет любить. Ни одна женщина не станет выхаживать ребенка, потому что не будет знать счастья материнства. Ни один ребенок не доживет до совершеннолетия, потому что не будет знать боли и страха. Люди будут дохнуть тысячами от голода, травм, от отсутствия инстинкта самосохранения и отсутствия со стороны окружающих сострадания. Нам недолго осталось. Совсем мало.
Человек без глаз громко засмеялся. И снова взял в руки скрипку.
ДАЛЕКО
Семнадцать очевидцев. По-моему, достаточно. Не поверите мне, у вас есть возможность переговорить с десятком человек.
Это случилось в доме Мелани, моей двоюродной сестры. Мы праздновали ее День Рождения. Мелани исполнилось шестьдесят. Немного предыстории, если позволите.
Я старше ее всего на год. Наши семьи жили на соседних улицах в городке того типа, где хорошо встретить старость. В детстве мы часто гуляли вместе, взявшись за руки, и собирались пожениться, когда вырастем.
Мы думали о предстоящей семейной жизни вполне серьезно. До сих пор помню, как она сказала:
– Тони, мама говорит, что двоюродные брат и сестра не могут пожениться.
Я остановился, обдумывая услышанное, разглядывая верхушки деревьев, как будто там, среди густой листвы, скрывался ответ. Потом выпятил грудь, улыбнулся, глядя в ее карие глаза. Она улыбалась в ответ.
– Ничего, – сказал я тогда. – Нам будет можно, и мы поженимся.
В двадцать два года Мелани вышла замуж за отличного парня, которому было суждено спустя десять лет погибнуть во Вьетнаме. Когда я узнал о смерти Дэвида, я почувствовал себя так, как если бы потерял брата.