Сигнал надежды
Шрифт:
— Серёженька, милый, конечно, рада. Но только мне не верится, что всё это было.
— Я свидетель. И ты знаешь, со мной рядом две девки плакали.
— Наверное, тоже сестрички.
— Слушай, а ведь у тебя температура, — сказал Сергей, пощупав Танин лоб.
— Угу! — сказала Таня, прихлёбывая чай и грея руки о чашку. — Ещё мне не верится, что я в Москве и в твоей квартире.
— Она теперь и твоя. Перед тобой открывается такая дорога! Ты станешь серьёзным композитором. И прекрасной камерной певицей.
— Из медицины не уходят,
— А Броневицкая?
— Она в ней, наверно, и не была.
— Ну хорошо. Ты операционная сестра. А что в перспективе?
— Хорошая операционная сестра.
— Дальше?
— Отличная!
— И всё?
— Ты не имеешь представления, что такое отличная операционная сестра. Ей цены нет. А потом я могу стать хирургом.
— Будь кем хочешь, только выходи за меня замуж.
— Другой разговор. Знаешь, когда я за тебя замуж выйду?
— Когда?
— Когда буду уверена, что ты любишь меня так же, как я тебя.
— А как ты меня любишь?
— Так, что мне всё равно, есть у тебя эта квартира или её нет. Защитил ты диссертацию или работаешь сантехником, как Машин Славик. Если бы я сегодня провалилась, что бы ты делал?
— Утешал тебя.
— Как?
— Сказал бы, что ерунда, что у тебя есть другие достоинства.
— А я бы от этих слов в окно выбросилась. Ты должен был бы мне сказать, что все кретины и не способны понять, как я гениальна. Ведь если бы тебя завалили на защите, я про твоих оппонентов думала бы именно так. А ты, когда микрофон зафонил и все засмеялись, стал пробираться к выходу. Почему? Видела я, Серёженька, видела!
— Я не мог этот смех вынести!
— И хотел оставить меня одну? А если б ты стоял у микрофона, я бы на сцену полезла!
— О чём мы говорим, Таня? Бред какой-то! Давай лучше будем тебя лечить!
— Нет, Серёженька, нет, миленький, нет, мой хороший… Лечиться я буду в Синегорске.
Бывший лётчик-истребитель Анатолий Егорович Карташов в своей московской квартире смотрел телевизор. Его пятилетний внук расхаживал по комнате с пластмассовой игрушечной саблей в руке.
— Выполняя многочисленные просьбы наших зрителей, мы снова включили в нашу программу песню «Марш милосердия». Исполняет автор — Татьяна Ищенко, медицинская сестра из города Синегорска.
Внук бывшего лётчика в это время с криком «ура» вступил в рукопашную с диванной подушкой.
— Тихо, Петя! — прикрикнул на внука Анатолий Егорович.
— Ты что внуку рта не даёшь раскрыть? — вошла в комнату жена Карташова. — Ведь он тебя любить не будет.
— Тихо! — прикрикнул и на жену Анатолий Егорович. — Видишь эту девушку? Она меня спасла в Синегорске.
На экране телевизора Таня Ищенко кивнула ансамблю. Зазвучали маршевые аккорды. И опять Таня долго не вступала.
Под аккомпанемент ансамбля «работала» её виртуозная гитара.
— Знаем мы, как они спасают! Вместо того чтобы с внуком поиграть, он девиц в телевизоре рассматривает. Постыдился бы на старости лет. И ничего в ней особенного. Только что молоденькая.
— Тише!
— Я, когда мне столько же было, получше выглядела… Да посмотри хотя бы на Петеньку! Другие бы на такого внука не нарадовались!
— Тише!
Жена Карташова запричитала:
— Не настоящим отцом был: всё дела, дела, и дед не настоящий. Другие бы на твоём месте…
И вдруг пятилетний Петя крикнул:
— Деда! Бери мою саблю! Руби ей голову!
На миг жена Карташова лишилась речи. А потом зарыдала:
— Вот она, детская благодарность! Я с Петенькой днём и ночью вожусь, и кормлю, и пою, а он, кровожадный, за тебя заступается…
Сергей Лавров тоже смотрел телевизор. Но не у себя дома, а в витрине радиомагазина. Звука не было слышно, и Сергей просто заглядывал Тане в глаза. Шёл крупный снег. Никто, кроме него, не останавливался у витрины.
Таня допела последний куплет своей песни на экране телевизора в маленькой комнате деревянного дома на окраине города. Трубач постарался и при бисировании ещё эффектнее выдал свой щемящий сигнальчик. Загремели аплодисменты. Операторы начали показывать зрительный зал.
— Всё! Выключи, Люся! — послышался хриплый Танин голос. И экран погас.
Девушка лежала в кровати. Её пришли навестить Маша и Люся.
— А кто за меня дежурит?
— Новенькая.
— И как?
— Перемелется — мука будет, — ответила Маша неопределённо.
— Я твою песню всё время пою. Здорово, Таня! Не преувеличиваю, — сказала Люся.
— Светка, покажи им, где что, чаю попьём… Девки, я скоро встану? Надоело.
— А кто лёгкие в последний раз слушал?
— Николай Александрович. Сказал, что уже порядок, но велел ещё полежать. Я сама себе тетрациклин вкалывала. Светка мне ставит банки.
— Неужели научилась?
— А что, я хуже вас? — обиделась Света. — Только один раз маленько обожгла.
Маша предложила:
— А давай я тебе сейчас по-настоящему поставлю!
— Ты к Неониле ходишь? — забеспокоилась Таня.
— Хожу. Говорит — золотые ручки! Сейчас я тебе по одному старинному способу такие банки вкачу! Где спирт?
— Кончился, — сказала Света. — У нас другое есть. — И она вытащила из холодильника начатую бутылку «Столичной».
— Пойдёт, — сказала Маша.
Тем временем Люся уже приготовила всё необходимое для предстоящей процедуры.
— Значит, так. Берёшь в руку сразу четыре, — колдовала Маша, — и одна за другой — хлоп, хлоп, хлоп!
— Ого! — удовлетворённо вздохнула Таня.
— А мне Серёжа Лавров письмо прислал! — объявила во всеуслышание Светка.
— Опять печатными буквами, а про себя пароходик? — спросила Люся, которая была посвящена в тайну затянувшейся переписки.
— Никакими не печатными и никаких пароходиков! — ответила Света. — Он пишет, что не может без нас жить…