Сигналист
Шрифт:
— Навылет? — с любопытством спросил часовой, незаметно придвигаясь к сундуку.
— Часовому нельзя разговаривать, — строго повернулся к нему Ермолин, и часовой быстренько встал на свое место.
— Нет, застряла… Стонут там, орут; кто поет, кто бормочет что-то. Няни ходят, доктора. Потом закружилось все, и опять я стал бессознательный. Вот я какой слабый был. Потом операцию мне делали. Хлороформы дали понюхать, я и уснул, в сонном виде делали — пулю вынимали. Ослаб я уж окончательно. Больше сплю, а то и вовсе лежу бессознательный, только время от время в себя прихожу и тогда понимаю все вокруг, а глаза открыть
— Жить всем охота, — заметил посыльный и вздохнул.
— Да. «Ему бы, — говорит, — крови надо добавить». А где ее возьмешь? А там был один красноармеец не нашей дивизии, я его потом хорошо узнал, Андрей Орехов, веселый такой, на балалайке здорово играл, в ногу был легко раненный. А доктор дальше говорит: «Товарищи, тут мальчик-музыкант лежит, тоже китайцы ранили, ему крови вливание надо сейчас же сделать. Может, кто-нибудь из вас согласится пожертвовать немного?»
«А много ее нужно?» вдруг кто-то рядом голос подает. А это и был этот самый Андрей. Мы и сейчас с ним переписываемся, он меня в деревню возьмет, в Славгородский округ.
Обрадовался доктор. «Немножко, — говорит, — полстакана или чуть больше».
«Бери», говорит Андрей.
А другой доктор говорит: «Как же насчет Янского?»
А первый ему отвечает: «Что ж делать? Сами видите, определять сейчас некогда. Другого нет выхода. Да и выбора нет».
Принесли такой прибор особый и стали у Андрея кровь брать. Он ничего, только морщится. «Мне хоть немного оставьте», говорит. И сразу от него в меня впрыснули. На пробу, немножко. И стало мне, понимаешь, легче. Тогда еще взяли у него, побольше. А он не отказывается, руку подставляет и на меня смотрит: дескать. своему парню не жалко. А через три дня еще впрыснули, и стал я совсем молодец, поправился и через месяц выписался.
А с Андреем у нас вроде кровного родства получилось. Я с ним в деревню поеду. — Беломестнов совсем по-детски кулачками потер глаза. — Спать охота! — И повернулся на другой бок.
Короткая летняя ночь кончалась. Окна посветлели.
Ермолин встал, погасил лампочку, потянулся и вдруг стал будить Беломестнова.
— Музыкант, а чего это она про Янского говорили?
Сигналист уже засыпал.
— Кровь-то не у всех одинаковая, — сонно отозвался он, — ее четыре сорта бывает. Это Янский, такой ученый, что ли, определил. II если кому влить кровь чужого сорта, то тот человек помрет.
— Погоди спать, доскажи: а тогда знали, что у вас с Андреем один сорт?
— Не, — говорит сквозь одолевавший его сон Беломестнов, — а испытывать некогда было, — и с головой покрывается шинелью.
— Значит, на счастье? — спрашивает Ермолин.
— Угу! — буркнул из-под шинели Беломестнов и стал ровно дышать, засыпая.
Ермолин вышел из штаба. Песок и хвоя захрустели под ногами. Палатки блестели, влажные от росы. Потускневшая луна уплывала к горизонту, цепляясь рогами за далекие сопки. Огромной палаткой раскинулось над спящим лагерем светлевшее небо…
История с противогазами
1
В старых английских противогазах ноздри закрываются двумя зажимами, в рот надо брать очень невкусный конец выдыхательной трубки, на голову надеваются какие-то неудобные тесемки… То ли дело наш советский противогаз «ТТ5»! Мы радовались, как дети, когда нам наконец вместо английских выдали новенькие противогазы «ТТ5» с большой банкой в зеленой сумке, с маской из цельной резины и со смешным красным рожком вроде носа.
Ребята бегали по казарме, напялив на себя маски, и не узнавали друг друга. Все вертелись у зеркала, откуда их прогонял наш ротный парикмахер Сережа. Он там брил командира отделения Матвеина.
— Уйдите, — сердился Сережа, — загораживаете! Поднимите голову… Да отойди же, чорт! Усы сбрить?
Сережа торопился, бритва порхала блестящей бабочкой.
— Разберут все с кнопками, останутся только с ремешками. — ворчал Сережа.
Ему очень хотелось сбегать за противогазом, но нельзя же было оставить недобритого командира.
— Ну, как «ТТ5»? — спросил сквозь мыло Матвеин.
— Красота! — глухо из-под маски отвечали ребята. — Дышать можно сколько угодно.
Противогазы всем понравились.
Но летом, когда мы стояли в лагерях, они нам одно время очень надоели. Вот как было дело.
2
Чьи-то шаги скрипят но песку второй линейки и словно царапают тишину мертвого часа. Через минуту в палатку всовывается стриженый затылок и блестящие хромовые сапоги штабного писаря Васи Березовского.
Ребята, развалившись на нарах, отдыхают после тяжелого учебного дня. Горячее солнце просвечивает сквозь брезент. Командир отделения Матвеин, босой, в одних штанах, выгоняет мух из палатки. Мухи назойливо жужжат вокруг шеста, поддерживающего полотнище. Убитые мухи сыплются на спящих ребят. Матвеин яростно размахивает полотенцем и неожиданно для самого себя шлепает по голове Васю, когда тот сунулся в палатку.
— Нечаянно, — извиняется Матвеин, — отбиваю воздушное нападение. Их тут целая эскадрилья! — И Матвеин снова бросается в наступление.
Вася косится на полотенце.
— Это твоя зенитная артиллерия? Неплохо бьет! — Он потирает затылок.
Ребята высовывают заспанные лица из-под простынь.
— А, Береза пожаловал?! Чего в штабе новенького?
«Береза» садится на нары, достает из кармана галифе кисет с надписью «бойцу ОДВА», свертывает огромную козью ногу, вставляет ее в камышевый мундштук, стряхивает с колен махорку и, затянувшись, выдувает густой столб дыма в «дверь» палатки.
— Есть новости, — наконец говорит Вася и хватает лежащую на борту палаточного гнезда сумку с противогазом. — Вот эту штуку, — Вася энергично потряс сумкой, — вам придется таскать на себе неразлучно пять дней.