Сиккер
Шрифт:
"Пойдем, Отец, давай что-нибудь поедим. Нам обоим это не помешает". Не дожидаясь ответа, я пошел в кухню и начал открывать шкафы. Я нашел банку томатов, банку сардин, и кем то недоеденные черствые сухари. В холодильнике не было особого повода для радости: ничего, кроме одинокой репы, которая сморщилась; одинокий вид увеличил мое замешательство, мое беспокойство. Почему не было еды в доме? Что он ел? Кто, черт возьми, ест репу? Я вернулся обратно в гостинную, видя снова каким худым мой Отец был, каким он казался хрупким. Ну, я был здесь, и я был единственным сыном, которого он был вынужден покинуть, и я собирался позаботиться о нем.
"Думаю, давай выйдем наружу. Я видел закусочную в городе. Пойдем, я угощаю."
6. Turloch-eigh
Июнь 1997
Сегодня мой дом кажется наполненным облаком печали. Я знаю, что это не день для скорби, это должен быть день для счастливых воспоминаний, для спокойного созерцания и вспоминания. Но скорбь пришла незванно. Сегодня пятая годовщина маминой смерти.
Это кажется было так давно, когда мы жили в этом доме вместе, еще я помню так много о ней — ее энергию, ее страсть к обучению, способ, которым она стремилась разжечь во мне понимание сложности мира. И ее моральные принципы. Если бы они знали истину ее убеждений, много ведьм, которые почитают ее сегодня, не считают мою мать нравственным человеком. Еще ее сердце было большим, ее сочувствие абсолютным. Она научила меня лечащим заклинаниям и делала все возможное, чтобы помогать животным, детям, любому, кто был уязвим. У нее было сильное чувство добра и зла, и она чувствовала, что наша семья была опозорена слишком много раз. Я скучала по ней так ужасно, даже через 5 лет после ее смерти. Я хотела верить, что где то там, где ее душа путешествует, она знает о работе, которую я делаю, и что она горда мной.
Сегодня я не пошла в библиотеку. Я не хочу быть искушенной; это будет так легко обидеть мою маму моей ностальгией и печалью. Но завтра я вернусь к моей работе. Я буду продолжать составление… продолжать обучение.
Я не могу придумать лучшего подарка, которого могла бы подарить Маме.
— Ж. К.
"Волшебник" (франц.)
Моя голова дернулась на французское слово, так небрежно сказанное, когда человек прошел мимо Отца и меня. Мы были в городе Сэнт Жером дю Лак, расположенном преимущественно на одной улице, без светофоров. Одна заправочная станция. Но по крайней мере здесь были тротуары и небольшие магазинчики, которые имели привлекательное внешнее обаяние. Я припарковал свою машину не далеко от городского ресторанчика, который был рядом с городской бакалейной. Было темно и холоднее, чем в ледяной пещере. Я прижал свое пальто плотнее к шее и удивился, что мой отец не был отправлен в нокаут сильным ветром. И затем я услышал это: "Волшебник". Ведьма. Я знал слово ведьма по крайней мере на различных 17 языках: полезно для Сикера. Бруя на испанском. Хикс на немецком. Итальянцы называют нас стрига. Поляки говорят виедзма. Голландцы говорят товерхекс. Однажды в России в меня бросали старой картошкой, когда дети кричали, “Колдунья!” =))))))) Длинная история. В Венгрии говорят босзорканы. И во франкоязычной Канаде говорят "Сорциер".
Но почему любой из города мог идентифицировать моего отца как ведьму было всё еще тайной. Я решил спросить его об этом позже, после того, как мы поедим. Еще 2 человека поприветствовали Отца, как только мы вошли в ресторанчик. Он признал их кивком головы, смущенно кивнул. Я просканировал их моими сенсорами: это были простые горожане.
Я, например, почувствовал себя лучше после обеда из колбасы, картофеля, консервированных зеленых бобов и четырех толстых ломтей черного грубого хлеба, которые были потрясающими. Я чувствовал себя застенчиво, сидя с Отцом; я чувствовал взгляды на мне, домыслы. Отец не представил меня никому, ни разу не сказал моего имени вслух, и я удивлялся, был ли он просто осторожен или он забыл, кто я такой.
"Ешь это", я предложил ему, указывая на тарелку с моей вилкой. "Я заплатил хорошие деньги за это".
Он подарил мне небольшую улыбку и я обнаружил, что с жадностью ищу следы его старой, широкой улыбки. Я не видел их.
"Твоя мама была бы поражена, увидев что мой аппетит такой маленький", сказал он, принужденно рассмеявшись, что звучало скорее как кашель. "Она дразнила меня из за моей способности есть за троих".
“Я помню,” сказал я.
Отец съел кое-что из еды и оставил так много на своей тарелке, что я был вынужден
К тому времени, как мы вернулись вниз по дороге к домику, Отец был воскового оттенка серого. Озабоченно, я помог ему войти в темный дом, безуспешно пытаясь нащупать выключатель отказался от этой идеи, использовав ведьмовское зрение чтобы отвести его в крошечную, мрачную, ужасную спальню — только одну в доме. Она была размером с передвижную морозилку и имела примерно столько же очарования. Стены представляли собой некрашенные сосновые доски с черными пятнами, вековой давности. Ржавая железная кровать, как и мебель в гостиной, выглядела, как будто была подобрана со свалки. Немытая одежда была сложена в небольшие кучи на полу. Рядом с кроватью был маленький, покосившийся столик, покрытый свечами, пылью и старыми чашками чая. Отец опустился на грязные простыни и опустил руку на глаза.
"Отец — ты болен?" спросил я, желая знать, вдруг у него был рак, или смертельное заклинание на нем, или что-то еще. "Могу ли я сделать для тебя что-нибудь? Чай?"
"Нет, парень" донесся его пронзительный голос."Просто устал. Оставь меня, я буду в порядке утром".
Я сомневался в этом, но неловко накрыл его тонким одеялом и вышел в гостиную. Я все еще не мог найти выключатель, но принес продукты, зажег несколько свечей и осмотрелся. Домик был замерзшим. Таким холодным как было снаружи. Дрожа, я искал обогреватель. 10 минут спустя я пришел к пониманию, что тут не было обогревателя, потому что домик не был электрифицирован.
Удушая проклятия, я зажег больше свечей. Как Отцу удавалось так жить любой отрезок времени? Не удивительно, что он выглядел так плохо. Я думал, что все свечи и фонари были ведьмовскими принадлежностями — но они были для него также источниками света.
Здесь был камин с несколькими горстями бледного пепла, разбросанными по его очагу. Конечно тут не было дров внутри — это было бы слишком просто! Я натянул свое пальто и бродил вокруг по снегу снаружи. Я нашел немного дров, мокрых от снега. Внутри я зажег огонь, и пламя прыгнуло вверх, шипя от влажной древесины. Мгновенно комната показалась веселее, более привлекательной. Камин был маленьким, но давал впечатляющее тепло холодной комнате.
Отец спал, и я устал, но чувствовал неистовую энергию, которая не допускала того, чтобы бояться. Я был в дороге с утра, это был длинный, холодный, ужасный, печальный день. Я был в доме в глуши Канады с моим неузнаваемым, сломанным отцом. Я слышал волков на расстоянии, думал о Морган и скучал по ней с такой сильной болью, что чувствовал как мое горло сжимается. Я хотел сесть в одно из виниловых кресел и плакать снова, но я знал, что если начну, то не смогу остановиться. Поэтому вместо этого я засучил рукава и пошел на кухню.
В полночь я сел на диван, я даже не отдавал себе отчет, потому что он был покрыт мусором. Я накрылся древним, уродливо вязанным шерстяным платком и закрыл глаза, стараясь не обращать внимания на горячие слезы, что обжигали мои щеки.
Утром я был разбужен звуками, как Отец шаркая выходил из своей комнаты. Он прошел через гостиную, не замечая меня на диване, затем остановился в дверях кухни. Я ждал его реакции. Прошлой ночью, поблагодарив Богиню за работающий холодильник, плиту и водонагреватель, я сделал генеральную уборку на кухне. Отец стоял там, и затем он кажется вспомнил, что если кухня выглядела так, то кто то еще должен был быть в доме, и он посмотрел на меня. Я сел, свешивая свои длинные ноги с дивана.