Сила притяжения

Джоунз Роберт С.

Однажды Эммет с бабушкой смотрели по телевизору передачу об извержении вулкана на Гавайях. Эммета поразили языки огня, вылетающие из катера. Бабушка сказала, что примерно так выглядел Лондон во время бомбежки, когда она глядела на него сквозь серое оконное стекло в щель между занавесками, — оживший вулкан посреди города, разбрасывающий огонь из тоннелей и прожигающий небо.

Когда Эммет ходил в детский сад, родители жили в тупике из четырех домов. Так случилось, что все соседские семьи одновременно поверили газетам и решили, что надвигается опасность. Они собрали деньги и на заднем дворе дома Эммета построили бомбоубежище. Глубокое убежище, почти как колодец. Стальная дверь плоско лежала на земле и открывалась

с помощью железной цепи. Папа Эммета положил на эту дверь лист искусственного дерна, а цепь выкрасил в зеленый цвет, чтобы замаскировать вход.

Дверь открывалась наружу, длинная металлическая лестница вела в главную комнату. Стены были из спрессованной глины, покрытой штукатуркой. На полу лежали соломенные циновки. В центре комнаты, как в больничной палате, рядами стояли двенадцать раскладушек. Рядом с каждой — пластмассовый поднос, а на нем прозрачная баночка с белым фитилем, напоминающая ритуальную свечу. Слева располагалась комната поменьше, с бугорчатыми диванчиками и длинным столом, сколоченным из досок разобранного амбара. Мать Эммета купила длинные полки и заполнила их книгами о садоводстве, истории Французской революции и романами о нацистах, после войны живущих под землей в Южной Америке.

Детям предназначался маленький клад с подарками, который они могли открыть только после ядерного взрыва. До того открывать коробки запрещалось. В дни, когда Эммету было скучно, он ждал ядерного взрыва, точно Рождества, мечтая поскорее развернуть подарки.

Один сосед был астрономом. Он встроил в стену бункера телескоп, который выглядывал наружу, как перископ. Когда Эммет глядел в него, ему казалось, что он в подводной лодке. Другой сосед соорудил вентилятор и вывел его на улицу с помощью длинных труб. Вентилятор должен был очищать воздух от радиоактивной пыли. Эммет с братом помогли отцу притащить и расставить вдоль стены герметичные пластиковые канистры с водой. А вдоль другой стены они штабелями поставили банки консервов. Отец считал, что провизии им должно хватить на полгода. Никто не думал, что они будут делать, если заточение продлится дольше.

Раз в несколько месяцев отец Эммета глубокой ночью выходил на улицу и звонил в колокольчик. Он считал, следует тренироваться жить вместе, чтобы, когда случится беда, не возникало сюрпризов. Люди выбегали в темноту и вставали в очередь перед входом в бункер. Двенадцать человек в пижамах и махровых халатах держали в руках подушки и одеяла. В бункере у каждого под раскладушкой уже был заготовлен чемодан с одеждой.

В такие ночи все говорили шепотом, словно их могли услышать солдаты, расхаживающие над головой. Все вежливо рассаживались на диванах, как незнакомцы на вечеринке. Мать Эммета заваривала чай. Время от времени отец взбирался по лестнице — глянуть, что происходит снаружи. Возвращаясь, он каждый раз говорил, что после взрыва открывать люк будет нельзя и телескоп станет их единственным окном.

Мысль о падающих ночью бомбах Эммета не пугала. Он твердо верил, что со временем опять сможет оказаться наверху. Отец уверял его, что бункер — очень надежное место, и Эммет точно знал, что они выживут. Мир за пределами бункера казался ему намного опаснее.

Прошло время, родители перестали опасаться русских и проводить учения, но Эммет по-прежнему изредка спускался в бункер по ночам. Он брал одеяло из чулана, стелил его на раскладушку и лежал, прислушиваясь к рычанию вентилятора, гоняющего спертый воздух. Эммет вертел телескоп и рассматривал двор; все, что он видел, было расчерчено тонкими черными линиями, нарисованными на линзах: объемным прямоугольником с кругом точно посередине, похожим на прицел.

Эммет уже двадцать лет не спускался в бункер, но иногда, гуляя по городу, замечал в лестничных колодцах небоскребов желтые знаки с черными треугольниками, которые когда-то обозначали бомбоубежища. А когда ему случалось

идти по коридору, выложенному прохладной зеленой кафельной плиткой, он трогал ее пальцами и вспоминал, как вместе с другими детьми стоял у такой стены в детском саду.

Зазвенел колокольчик. Стеклянные двери распахнулись, и Эммет вошел в больничное отделение. Двери захлопнулись у него за спиной так громко, что он прыгнул вперед. Оглянувшись, Эммет увидел свое отражение в зеркальных дверях — его раздвоенный силуэт стоял посреди коридора с сумками в руках. Помещение было заставлено оранжевыми скамейками, обтянутыми больничным кожемитом, и пластмассовыми столами с пепельницами и бумажными стаканами. Эммет вынул из сумки бумажную салфетку, постелил ее на скамейку и сел на самый краешек, ожидая, когда кто-нибудь с ним поздоровается.

Медсестры на цыпочках входили и выходили из отделения. При звуке колокольчика дверь открывалась сама, будто за ней следил спрятавшийся за ширмой волшебник. От возбуждения у Эммета кружилась голова, и он придвинул сумки поближе к ногам. Звон колокольчика множился, он был теперь повсюду, а когда Эммет закрывал глаза, звенело так отчетливо, что казалось, будто это отец стоит на улице и созывает соседей, чтобы провести их в бункер через дверь, покрытую фальшивой травой.

2

Протягивая Эммету руку, к нему подковылял очень маленький человек, почти гном. По внешнему виду сложно было судить, кто он — пациент или работник больницы. Но когда человечек подошел ближе, Эммет заметил именную карточку на кармане и пейджер на поясе.

Голова мужчины едва доходила Эммету до пояса. У него были короткие кривые ножки в ковбойских остроносых сапогах из серой змеиной кожи, с неимоверно длинными и острыми носами. Из резинки, стягивающей волосы в конский хвост, выбивались непослушные кудри, паутинкой клубясь на голове. Усы аккуратно огибали рот и свисали вниз полумесяцем. В левом ухе болталась серьга-распятие, а на шее висел тонкий серебряный «ошейник» с бирюзой. Медбрат будто хотел привлечь внимание к своей огромной голове, чтобы рост не так бросался в глаза. Эммету он показался постаревшим ковбоем, чью голову пришили к телу больного ребенка.

— Я Крис, — сказал медбрат, — то есть Кристиан. Я провожу вас в вашу комнату.

Эммет промолчал. Он не знал, чего ожидать от клиники, но такой прием показался ему чересчур простым, словно он в первый раз пришел в общежитие колледжа.

Крис провел его мимо комнаты отдыха с двумя столами для пинг-понга, на которых лежали белые шарики, прижатые ракетками к столу. В центре комнаты располагался стол для игры в пул, с киями в передвижном деревянном ящичке. Такая же пустая комната вполне могла находиться в начальной школе или в подвале церкви маленького городка. По стенам развешены яркие примитивные картинки, над каждой цветными мелками выведены имена авторов. Эммет видел подобные картинки в воскресной школе, где учились его крестники, но сюжеты рисунков сильно отличались. Многие картины на этих стенах были жестокими: персонажи Священного Писания с искаженными лицами и открытыми ртами и много людей, совокупляющихся прямо на земле.

В вестибюле около комнаты отдыха Эммет заметил освещенный отсек со стеклянными стенами. Дверь закрыта. Во всем остальном отделении света не было. За звуконепроницаемым стеклом сидели на табуретках четверо дежурных — смеялись и что-то пили из кружек.

Палаты для пациентов находились в отдельном крыле, и там же вдоль коридора на равных расстояниях друг от друга тянулись раковины и зеркала. Слева — тяжелая белая дверь, похожая на подвальную. В центре двери небольшой иллюминатор, затянутый проволочной сеткой. Эммет вопросительно посмотрел на дверь. Пока только она и страшноватые рисунки на стенах портили его впечатление о больнице.