Сила всякого корешка
Шрифт:
Бум!
Следуя его указаниям, автобус столкнулся как раз с новым автомобилем, принадлежавшим дону Пасифико, presidente municipal! [мэру города (исп.)] Шофер выскочил из автобуса и стал ругаться, мэр выскочил из машины и стал кричать, студенты вышли из автобуса, вокруг собрался народ, с воплями примчался начальник полиции, сеньорита Филомена - пожилая девственница, тетка мэра - заорала, прижимая увядшие руки к увядшей груди; заголосили ее многочисленные внучатые племянники и племянницы... Карлос лепетал, делая неловкие движения руками, а этот бычина, начальник полиции, печально известный как человек, которому недостает образования и который склонен громко публично критиковать полицию, он рассмеялся.
Сборище превратилось в толпу, враждебную толпу, и люди в ней постоянно двоились, чтобы напугать и запутать несчастного офицера полиции своими раздвоенными фигурами и жуткими лицами. Это был чудовищно.
Люди всегда замечали, что тело Лупе существует совершенно независимо от платья Лупе. Оно не нуждалось в его поддержке, не ссорилось с ним и не силилось выскочить из него, - нет, крепкое гладкое приятное тело заявляло о своем присутствии и о своей автономии и, как само платье, всегда оставалось чистым, милым и ярким. Может, другие и сомневались в верности миловидной жены, но только не Карлос.
Лупе оказалась лучше всего, что находилось на ranchito [маленькое ранчо (исп.)] Родригес, однако там имелось еще много хорошего; по сути дела оно всем было хорошо. Стены из тщательно изготовленных, тщательно обработанных, тщательно уложенных крупных коричневых кирпичей; крыша из черепицы, которая никогда не трескалась, не соскакивала и не протекала. В деревянных клетках, чирикая и напевая, прыгали с насеста на насест pajaritos [птички (исп.)], уступавшие в яркости красок лишь цветущим растениям, рассаженным по маленьким горшочкам или жестяным банкам. Карлосу и Лупе никогда не приходилось покупать кукурузу, чтобы приготовить nixtamal [отварную кукурузу (исп.)], тесто для лепешек и тамалей [пирог из кукурузной муки с мясом и специями (исп.)]: они выращивали свою собственную и таким образом обеспечивали себя и листовыми обертками от початков, чтобы заворачивать и варить в них тамали, а когда высыхали кочерыжки початков, из них выходило хорошее топливо. Там стояла яблоня и большая высокая старая pinole [пиния (исп.)], снабжавшая их серо-голубыми орешками, чьи ядрышки слаще яблок. Козе всегда хватало корма вдосталь, свинья была славная и толстая, а полдюжины кур избавляли их от необходимости как-либо зависеть от рыночных торговок и яиц сомнительного качества. Не последним в перечне прелестей ranchito стоял урожай мясистой, агавы магуэй, из сока которой получалось aguamiel [гуапаро, тростниковая водка (исп.)], а из ее смеси с более выдержанным и крепким madre de pulque [неочищенным пульке (исп.)] выходит восхитительный чистый напиток молочного цвета, а потому ни Карлосу, ни Лупе не было нужды постоянно посещать засиженные мухами захудалые и убогие pulquerias [таверны, торгующие пульке (исп.)], где пахло чем-то прокисшим.
Детей у них не было, это правда, но ведь они всего два года, как женаты. Благодаря наблюдениям Карлос знал, что иногда проходит и больше времени, прежде чем начинают появляться дети, зато уж стоит родиться одному, как следом пойдут другие в достаточном количестве.
Ranchito хорошее, очень-очень хорошее, однако существует огромная разница между положением должностного лица, имеющего сельскую усадьбу, и положением крестьянина. Фигура Лупе с маленькими, но красивыми изгибами постарела бы раньше времени, стала бы жилистой, согбенной. Карлос носил бы мешковатую заплатанную хлопчатобумажную одежду campesino [крестьянин (исп.)] вместо своих изящных габардиновых костюмов, т.е. если бы только потерял работу. Он не знал, какую одежду носят эти несчастные из Мизерикордии, больницы для душевнобольных, обнесенной высокими стенами.
Это учреждение, давно уже перешедшее в руки гражданских властей, изначально имело религиозное происхождение, и, вспомнив об этом, Карлос задумался над возможностью обсуждения своих проблем с местным священником. Он недолго над этим раздумывал. Совершенно верно, Карлос был человек верующий и носил на мощной своей груди целых два образка, не меньше. Верно и другое: он никогда не ходил в церковь. Это занятие для женщин и стариков. К тому же служителям отделенного от церкви государства не полагалось ни подвергать преследованиям, ни оказывать поддержку отправлению религиозных ритуалов. Помимо того, священник, этот добродушный общительный человек, мог случайно сказать что-нибудь не то кому-нибудь не тому. Разумеется, опасаться, что он нарушит тайну исповеди, не приходилось ни на минуту. Но это - кошмар, преследовавший Карлоса в последнее время это не предмет для исповеди. Это не грех, а несчастье. Он уже не мог просить у cura [приходской священник (исп.)] дружеского совета. Этот достойный человек часто проводил время в обществе caciques [касике, крупный землевладелец, местный заправила (исп.)], имевших политическое влияние. Достаточно одного сочувственного замечания в адрес "бедняги Карлоса", и "бедняга Карлос" мог уступить свой служебный пост племяннику, двоюродному брату, зятю cacique - точная степень родства вряд ли имеет тут значение.
При этом слова предостережения дона Хуана Антонио до сих пор звучали в его мозгу.
– Еще одна ошибка, молодой человек! Еще хоть одна!..
Карлос моргнул. Он и не заметил, что ушел так далеко от города. Позади него слева возвышалась Священная Гора, высокий холм, на котором во времена язычества стояла пирамида, а теперь оттуда доносился нестройный звон колоколов небольшой церквушки. Позади него справа находился бетонный круг арены для быков. Впереди тропинка, по которой он почему-то пошел, оканчивалась развилкой. Правое ответвление вело к домику его тетки по матери, Марии Пилар, женщины с сильным характером, которая обычно пользовалась его нечастыми визитами и просила починить ей крышу или прочесть молитвы, а иногда и то, и другое. Он не обнаружил в себе желания повидать Tia [тетю (исп.)] Марию Пилар. Уж, конечно, не теперь. Так почему же он тут оказался?
Левая тропинка, куда она ведет? Через некоторое время по ней можно дойти до крохотной деревушки Сан Хуан Баутиста. А до того? Она довольно долго тянется вдоль железнодорожных путей. Выходит к роднику. К маленькой речушке, которую часто посещают прачки и залетные художники-гринго. К различным участкам леса. К кукурузным полям. И к уединенному дому Исидро Чаче, curandero.
Карлос снял фуражку и вытер лоб. Осторожно огляделся по сторонам. Как ни в чем не бывало, совсем как ни в чем не бывало. Далеко-далеко крохотная фигурка пробиралась через поля, ведя осла с поклажей. Вполне возможно, что на осле везут топливо, древесный уголь из незаконно срубленных деревьев. Или, что куда проще, сами деревья. Что за наглецы эти ребята! Но человек находился слишком далеко, да и к тому же с этим делом можно повременить до следующего раза. На данный момент важно одно: что, по всей вероятности, его, Карлоса, никто не видит.
Он снова надел фуражку. Затем по-прежнему, как ни в чем не бывало, в сущности даже смело, он свернул на дорожку, уходившую влево.
Исидро Чаче был маленький уродливый жилистый человечек с больным глазом, служившим от случая к случаю предметом тихих настороженных пересудов. Зрячий он у него или нет? Некоторые утверждали, будто зрячий, будто на самом деле он может в один и тот же момент смотреть глазами в разные стороны, как мул. Еще все заметили, какой популярностью пользуется Исидро Чаче среди женщин, несмотря на свое уродство. И не только среди уродливых. В действительности люди слышали, как некая Мама Роса, бесстыдница, утверждала: "Дон Исидро - бык, а остальные мужчины - всего лишь бычки! Да он и щедр к тому же..."
Но у остальных мужчин имелись собственные тому объяснения. "Это все его амулеты да любовное зелье", - так шепотом гласило единодушное мнение. Зачастую после таких бесед не один мужчина, громко похвалявшийся своими мужскими достоинствами в ходе разговора в cantina [таверна (ам.-исп.)], потихоньку отправлялся в одинокий домик за городом, где одиноко проживал целитель, чье постоянное общество составляли лишь попутай, по слухам, родившийся еще до завоевания и говоривший на всех языках, да странного вида пес, который не говорил ни на одном. Однажды кто-то уж совсем заговорился и принялся утверждать, будто пес этот из породы нелающих собак. Однако все знали, что отцом этого человека был иностранец (не то турок, не то лютеранин, не то гринго, не то еврей), а потому подобное заявление звучало еще более нелепо.
Вполне очевидным казалось такое объяснение: Исидро Чаче лишил пса способности лаять при помощи своего колдовства, чтобы показать, до какой степени он не нуждается в предупреждениях собственной собаки. Пес даже не отличался свирепостью! Какой нормальный человек на всем белом свете стал бы держать собаку с иной целью? От одного этого задрожишь!
Тропа врезалась в выступ покатого холма и неспешно тянулась мимо еще крепких, но сильно заросших каменных стен, то под лучами солнца, то в тени. Может, тишина и не была там глубже, может, ему просто вдруг так показалось. Ему уже чуть ли не хотелось услышать недозволенный стук топора и его однообразное эхо. Но он его не услышал. Лишь что-то крадучись перемещалось в подлеске. Потом он внезапно очутился возле дома. Древний попугай что-то пробормотал, пес поднял голову и равнодушно опустил ее. Офицер полиции медленно подошел и уверенно оповестил о своем присутствии. Никто не откликнулся. Откуда-то донесся высокий слабый голос, не то говоривший нараспев, не то тихонько напевавший. Попугай нахмурился, внезапно превратился в двух нахмуренных попугаев, но это продлилось всего секунду. Карлос, пожалуй, приободрился, а вовсе не наоборот... казалось, мощного воздействия curandero и его дома достаточно, чтобы умерить его хворобу, какой бы она ни была. Он снова оповестил о своем присутствии и толчком распахнул дверь.