Силецкий Зимарь

АЛЕКСАНДР СИЛЕЦКИЙ

ЗИМАРЬ

Рассказ

Зима в тот год надвинулась внезапно.

Листья на деревьях, не успев облететь, как-то сразу поникли, съежились - и бурыми колокольцами нелепо болтались под ударами ветра на мерзлых ветвях.

И - несмолкаемый, сухой, как кашель, шорох и перезвон плыли над землей.

Монотонный, как молитва, шепот, нескончаемое причитание увядшей красо­ты.

Городок был маленький, и дыхание близких вьюг и ледяное сверкание солнца в бесцветном небе

особенно чувствовались на опустевших улицах, на перекрестках, где одиноко и тревожно мигали светофоры.

Люди тотчас же попрятались в свои большие прочные дома, наивно-безот­четно стремясь быть защищенными теплом жилищ; автомобили, будто катера на замерзших реках, без движения выстроились вдоль тротуаров.

Город быстро и как-то незаметно погружался в долгую зимнюю спячку.

Лишь в одном месте, на центральной площади, возле городского парка, еще сохранялось подобие жизни и веселья.

Да-да - именно веселья, потому что люди, сгрудившиеся перед парковой огра­дой, тихонько, но от души посмеивались, толкали друг друга в бока и, перемиги­ваясь, вполголоса судили и рядили - беззлобно, как это часто бывает у праздных, случайных зевак.

– Гляди-ка, гляди-ка, шевелится. Не нравимся мы ему, что ли?

– Нет, он, конечно, не урод, хотя других послушать - уши вянут. И в лице есть даже что-то симпатичное, но. какой-то он весь дикий!..

– И где такую страсть откопали? Сроду ничего похожего не видел! И впрямь - Зимарь.

В самом центре людского кольца стояла массивная железная клетка.

В ней сидел человек.

Он был укутан в меховую шубу и сидел прямо на голых досках.

Шапки на нем не было. Длинные русые волосы обрамляли его узкое бородатое лицо.

Со стороны он казался неподвижным, и только взгляд его, напряженный, что- то ищущий, скользил по толпе - как маятник, туда-сюда, да тонкие ноздри широко раздувались, ловя запахи, что прилетали с площади.

Мятно-пряные запахи первого дня зимы.

Временами его оцепенению приходил конец.

Тогда человек вздрагивал всем телом, точно в нем распахивалась невидимая дверца, выпускавшая наружу сгусток беспокойно бьющейся энергии, он начинал беспомощно шевелиться в коконе своей шубы, барахтаться в ней, становясь на колени, - но вспышка активности быстро угасала, и вновь апатия овладевала им.

Рядом с клеткой важно прохаживался невысокий коренастый мужчина в ши­том золотыми нитями полушубке и громадной куньей шапке, надвинутой на са­мые брови, и приговаривал громко, с хрипотцой:

– Давай, давай, кто посмотрел - плати! Вон ящик - кидай монету!

– Да за что платить-то?
– с вызовом спросил вдруг кто-то из толпы.

– Как, за что?
– удивился хозяин клетки.
– А за все: за зрелище, за выставку, за, так сказать, сюрприз. Чудо природы! Где еще увидите такого Зимаря?! Только у меня. Во всем белом свете - только у меня!

– А почему же он - Зимарь?
– удивились в толпе.
– Что это такое?

– Действительно, - раздались голоса.

Мужчина перестал вышагивать взад-вперед перед клеткой, сунул руки в кар­маны полушубка и, склонив голову

набок, ненадолго задумался.

Или просто сделал вид, что задумался, - ведь подобные вопросы наверняка ему задавали и прежде.

– Да кто ж его знает, - сказал он наконец, словно и сам недоумевая.
– Зимарь он - и все тут. Сам так назвался. Я его предупредил: смотри, говорю, я ведь выве­ску дам, так на ней и напишу - «Зимарь», а он только знай себе кивает. Согласен, выходит. Ну, вот и все.

Хозяин повернулся к ящику с деньгами и, приподняв его обеими руками, слег­ка встряхнул.

– Не густо, не густо, доложу я вам, - сокрушенно покачал он головой.
– Плохо бросаете. А смотреть, небось, каждый горазд.

С самого раннего утра небо было подернуто легкой, чуть заметной дымкой.

К полудню она сгустилась и превратилась в серую пелену, совершенно за­крывшую солнце.

И, наконец, над городом заплясали первые снежинки.

Зимарь привстал внутри клетки, вскинул руки и замер так на несколько секунд, повернув лицо к стылому небу, и вдруг тихонько засмеялся, и, словно в трансе, закрыв глаза, принялся раскачиваться из стороны в сторону, а грязные половицы скрипели в такт его движениям, и этот скрип, негромкий, но протяжный, моно­тонный, как плач детеныша ночного зверя, поплыл над площадью, мешаясь со смехом.

Толпа загудела.

– Вот!
– воскликнул хозяин клетки, театрально выбрасывая руку вперед.
– Сей­час вы можете наблюдать Зимаря в активный период. Он пробудился! Зрелище, достойное пера Шекспира!.. Или Вольтера.
– неуверенно, после короткой паузы, добавил он.
– Словом, это вам не баранки есть. Это - жизнь, и это - искусство. Да, искусство, - повторил он непреклонно.
– Искусство Зимаря! Я утверждаю. Послушай-ка, Зимарь, ведь тебе хорошо сейчас, не так ли?

Зимарь непонимающе взглянул на хозяина. Казалось, этот вопрос застал его врасплох.

– Да, - наконец еле слышно произнес Зимарь.

– А вот и неправда!
– крикнула девушка, что стояла ближе всех к клетке и уже долгое время с немым состраданием глядела на Зимаря.
– Неправда! Ему сейчас очень плохо. Разве вы не видите?

– Что ты понимаешь, детка?
– рассмеялся хозяин.
– Все вы такие: вам бы толь­ко пожалеть. Для вас это так, игра. А уж я-то своего Зимаря понимаю. Он - мой хлеб. И я знаю, когда ему плохо, а когда - хорошо.

– Неправда, - повторила девушка.
– Вы не видите самого главного.

В толпе громко зашушукались.

– Это чего же, позвольте спросить?
– недобро прищурился хозяин.

Она стояла перед ним - маленькая, щуплая, в легком не по сезону, коротком стареньком пальтишке, самая обыкновенная девчонка, миллион таких.

Но ее глаза!..

– Шла бы ты отсюда, - посоветовал хозяин, отворачиваясь от нее.

По толпе - из края в край - порхнул согласный и язвительный смешок.

Но девушка, как будто и не слыша ничего, шагнула к самой клетке и, просунув руку между железными прутьями, потянула Зимаря за полу шубы.