Сильнее боли
Шрифт:
Он тоже мог передавать им данные, даже внушить что угодно в это время, но это, к счастью, могло произойти только по его воле, а он этого делать не хотел, поскольку считал крайне неэтичным. Конечно, сам он тоже «подсматривал» и «подслушивал», тем более, за самыми близкими ему людьми, но делал это невольно, никто не спрашивал его согласия – информация копировалась в его память, словно та и впрямь была всего лишь жестким диском, бездушным винчестером, подключенным к процессорному чипу – мозгу. Он сильно переживал, ощущал непреодолимое чувство вины, но что он мог с этим поделать? Так что теперь он стал невольным свидетелем всего, что происходило с сыном, которого он очень любил и, как уже думал, давно потерял.
Позже
К огромному своему сожалению, он опоздал еще с одним открытием. Оказалось, что он мог лечить людей. Причем не обязательно тех, кто был подключен к нему напрямую, но и тех, кто просто находился рядом. И себя в том числе. Но это не касалось совсем уж критических случаев. Отрастить, к примеру, утраченную конечность он бы не смог. Так что, возможно, и съевший его мать рак он бы победить не сумел. Однако чувство вины продолжало жечь его до сих пор.
Но самое главное, что он уяснил из своего неожиданного приобретения, – потенциально он стал практически всесильным; он мог подключиться к сотне, тысяче, к любому количеству людей, с которыми встречался лично, и пережить такое же количество жизней, узнать все, что знали они. Ограничением могли стать разве что физические возможности его мозга, объем его памяти. Кто знает, не сошел бы он с ума уже на втором десятке, а то и раньше? Экспериментировать ему не хотелось, и вовсе не от страха стать безумным шизофреником, а все от того же вызывающего буквальное отвращение неприятия чудовищной неэтичности, моральной невозможности делать это. А ведь он мог стать супершпионом, да что там – владыкой, властителем, стоило внушать подключенным к нему мозгам все что угодно. Но возможно, что и не все, он не проверял.
– А Голубев, значит, проверил, – после того как отец Тараса закончил рассказ, сказала Галя. – На нас… Дикость!
–Не думаю, что на вас, – печально покачал головой бывший летчик. – Наверняка вы были не первыми. Но его можно все-таки как-то понять…
–Понять?! – воскликнул молчавший до сих пор Тарас. Похоже, рассказ отца потряс его, он выглядел обалдевшим и в то же время донельзя возбужденным. – Да как можно понять эту мерзость, эту гадость, эту… – Тарас захлебнулся возмущением и закончил, почти крича: – Но ведь ты же не стал этого делать! Ведь тебе это было противно, отвратительно! А ведь он твой друг! Почему же он смог?!
–Не забывайте, что Кир – инвалид! – стукнул кулаком по колену отставной майор. – И не просто инвалид, без руки или ноги, а человек, навечно прикованный к инвалидному креслу! Он полностью потерял способность двигаться. Шевелятся лишь голова и руки. Вы можете представить себя на его месте?
Галя попробовала, но ей стало жутко. Она даже поболтала ногами, чтобы убедиться в их способности двигаться. А Тарас угрюмо буркнул:
–Ну и что?
–А то, что ему, видимо, хотелось испытывать то, что чувствует здоровый человек.
–Ясно мне, что он хотел испытывать, – снова буркнул стремительно вдруг покрасневший Тарас.
Галя сразу поняла, что он имел сейчас в виду и что именно вспомнил. Конечно же, их первую встречу. И она внезапно поняла, что отец Тараса наверняка прав. Теперь стало ясно, зачем было нужно то, чему она не могла найти объяснения. Но ей все же оставалось непонятным другое, о чем она и спросила:
–А убийства? Это тоже хотелось испытывать несчастному инвалиду? Боль, страх, чувство беспомощности, унижение – это ему тоже было в кайф?
–Наверное, – очень тихо ответил отец Тараса и опустил голову.
–Тогда он не просто инвалид, ваш ведомый. Он моральный урод.
Бывший летчик вскинул на Галю полные боли глаза, но промолчал.
–И он тем более урод, – добавил Тарас, – что использовал в своих забавах ребенка.
–Наверное, вы правы, – вновь потупив взгляд, сказал его отец. – Нет, вы, конечно же, правы. И я очень долго не мог поверить, что это делает именно Кирилл. Когда с тобой стали происходить странные вещи, я догадался, что это такое. Не сразу, но достаточно быстро. Вот только на Кира подумать не мог. Я предположил, что мы с ним не одни такие и что так развлекается кто-то еще. Я думал так достаточно долго. Ведь я сразу проверил, кому принадлежит дача, на которой… все началось.
Галя внезапно вспыхнула и прижала к щекам ладони. До нее только сейчас дошло, что отец Тараса пережил то же самое, что и его сын! То есть и то, что делали они с Тарасом на той самой даче. Да и не только там. Получалось, что теперь все, даже самое интимное, что произойдет у них с Тарасом, будет знать, ощущать, видеть, чувствовать и его отец? Дикость!.. С ними всегда теперь, даже в постели, станет невольно присутствовать третий… Дикость, дикость, дикость!
Между тем бывший летчик продолжал:
–Дачный участок был записан на какую-то женщину с незнакомой фамилией. И я уверился, что Кир тут ни при чем. Первое подозрение закралось во время взрыва. Так могли взорваться только боеприпасы. А когда прошла очередная репликация и я понял, что ты видел в погребе ракеты класса «воздух – воздух», я уже был почти уверен, что это Кир. Гнал от себя эту мысль, придумывал какие-то нелепые гипотезы, но все-таки знал уже, что Кирилл стал не тем, кого я помнил, с кем летал в паре…
–Но почему там оказались ракеты? И как ты сам выжил после такого взрыва? – воскликнул Тарас.
–На первый вопрос у меня нет точного ответа. Могу лишь догадываться. Мы ведь до Мончегорска служили здесь. Я уехал туда в конце девяностого, а Кирилл года на полтора-два позже. Ну а что творилось в армии, да и вообще в стране, в начале девяностых, рассказывать, я думаю, не стоит. Тащили кто что мог. И украсть боевые ракеты тому, кто имел с ними дело, похоже, не представляло очень уж большой сложности. Не было по крайней мере чем-то уж совсем невероятным. Другой вопрос, что это делал Кирилл… – Отставной майор сокрушенно покачал головой. – Видимо, я все-таки знал его слишком плохо. А возможно, его просто заставили. Мало ли… Такое было мутное время, когда нельзя ни от чего зарекаться. Вот я, пожалуй, и ответил на твой первый вопрос. Ну а второй – совсем легкий. Я же говорил, что умею лечить, в том числе и себя. Еще во время драки с тем зомби, когда дым и огонь стали невыносимыми, я постоянно себя регенерировал, что ли… Потому и продержался дольше него. Но я все-таки не всемогущий и неуязвимый какой-то, поэтому выбрался из горящего дома на последнем издыхании, обожженный внутри и снаружи. Казалось, даже легкие выгорели, я почти не мог дышать. Но знал, что надо убираться подальше, будто предчувствовал, что сейчас рванет. Хорошо, что река была рядом. Меня спас ее обрывистый берег. Я дополз до обрыва и еще в падении почувствовал, как вздрогнул воздух. Волна огня и осколки пролетели над самой головой, возможно, что жар бы меня все-таки убил, но меня отбросило в реку. В общем, спасло меня чудо. Я долго восстанавливался потом, и то вот не совсем еще… – Он снова снял кепку и наклонил лысину, покрытую тонкой розовой кожицей.