Сильнее боли
Шрифт:
–Ничего себе долго! – покачал головой Тарас. – Это же было позавчера!
–Ну, обычные болячки и царапины я залечиваю в минуты.
–Скажи, – Тарас задумчиво прищурился, разглядывая отца. – Это ты восстановил Галю и Костика после пожара?
–Ну да, – улыбнулся тот. – И тебя чуточку тоже. Иначе бы вы там и остались.
–Спасибо, – кивнул Тарас. – А мою близорукость тоже ты вылечил?
–Вот это нет… Прости, но до меня почему-то не доходило, что ведь это тоже болезнь и она, как всякая болезнь, лечится. Ну извини, такой вот я бестолковый! Так что это сделал Кирилл. Не могу только понять зачем.
–Чтобы
34
Для Тараса многое стало понятным, но куча вопросов еще оставалась невыясненной. Однако спросить у отца он ничего больше не успел. Из дверей подъезда выбежал Валерка Самсонов и сразу же бросился к машине. Он был настолько взволнован, что на окрик Тараса только раздраженно отмахнулся. «Жигуленок» взревел мотором и, взвизгнув покрышками, сорвался с места.
Тарас проводил машину приятеля недоуменным взглядом. Неужели Голубев рассказал Валерке правду об отце? Но тогда зачем и куда так спешить? Скорее всего, он его обнадежил, сочинил что-то такое, что тот сразу же ринулся проверять.
А сам Тарас словно наконец-то очнулся, вернулся в реальность. Он вскочил со скамейки.
–Давайте скорее закончим все это! Мне надоело ходить под прицелом безумца. Вы как хотите, а я пошел к Кириллу.
–Постой, – поднялся следом отец. – Но зачем тебе к нему идти? Вы уже не под прицелом. Катерина обрубила ваши с Галей каналы. Вы в полной безопасности. Да и что ты с ним сделаешь? Убьешь? Я уверен, ты не станешь этого делать. Не сможешь, я знаю. Ведь ты не такой, как он… Зато стоит вам появиться перед ним, он снова подключится. Зачем это вам? Отправляйтесь домой и живите спокойно. Забудьте о случившемся, как о страшном сне. Я сам поговорю с ним. Я не верю, что он стал таким. До сих пор не верю… Тут что-то не то, что-то еще есть такое, чего мы не учитываем.
–Нет, я пойду, – упрямо мотнул головой Тарас. – Пусть каналы обрублены, но то, что он закачал в наши мозги, осталось. И я не знаю, что это. Я не хочу носить в голове мину с часовым механизмом и ждать, когда же она рванет. А еще больше не хочу, чтобы носила это в своей голове Галя.
–Да, – поднялась девушка. – Я тоже пойду. А вы, если хотите, идите с нами. Ведь вы же можете помешать Кириллу подключиться к Тарасу?
Тарас благодарно посмотрел на любимую, а отец потряс кулаками:
–Не могу, в том-то и дело! Я не чувствую чужих каналов вообще. Я даже не знал, что к Тарасу кто-то подключился, пока с ним не стало происходить непонятное.
–Но хотя бы убить Кирилла вы сможете, если что? – угрюмо спросила Галя. – Если он станет угрожать жизни вашего сына, сможете?
–Не знаю, не знаю, не знаю! Он – мой друг!..
–А он – ваш сын, – кивнула на Тараса Галя. – Вы боитесь предать друга, а сына шестнадцать лет назад предать не испугались.
Тарас увидел, как вздрогнул и, словно получив пощечину, дернул головой отец. Лицо его стало багроветь так сильно, что Тарас испугался за его сердце. Он думал, что отец примется сейчас с жаром оправдываться, начнет что-то доказывать, в конце концов, просто наорет на Галю. Но тот лишь резко повернулся к подъезду и бросил через плечо:
–Идемте!
Дверь в квартиру Голубева оказалась незапертой. Сначала это удивило Тараса, но потом он понял, что это вынужденная мера. Инвалиду непросто быстро добраться, чтобы открыть дверь. Особенно если учитывать, что посетителей у него много.
Квартира была однокомнатной и, на удивление, довольно уютной и чисто прибранной. Мебель оказалась вполне современной и достаточно рациональной. Единственное, что в этой квартире отталкивало, – запах. Тяжелый больничный запах немытого тела и лекарств.
Тарас не сразу заметил самого Голубева. Он смотрел на низенькую кровать у стены, ожидая почему-то, что недвижимый инвалид обязательно должен лежать, но неожиданно сильный низкий голос донесся от окна:
–Ну наконец-то! Долго же я вас ждал. Кроме тебя, Миф.
Только теперь, обернувшись на голос, Тарас увидел на фоне залитого солнцем окна силуэт сидящего в инвалидном кресле человека. Солнечный свет, бьющий прямо в глаза, мешал рассмотреть черты его лица, но все же было видно, что он страшно худ. В венчике похожих на пух одуванчика волос поблескивала лысина.
Тарас не успел ничего сказать, к инвалиду быстрым шагом подошел отец и протянул руку:
–Ну, здравствуй, ведомый! Рад тебя видеть.
Голубев сделал движение правой рукой, даже не само движение, а всего лишь намек на него, но рука все-таки осталась неподвижной.
–Рад меня видеть таким? И я не твой ведомый, Миф. Своего ведомого ты бросил с переломанным хребтом у Ловозерских тундр.
–Не надо, Кир, – медленно опустил руку отец. – Ты же знаешь, что это не так…
–Не так? – Казалось, Голубев удивился искренне. – А я-то все время думаю: отчего это у меня ничего не шевелится десять лет?
–Перестань, – скрипнул зубами отец. Так сильно, что Тарас почувствовал во рту вкус эмалевой крошки. – Разве это сделал я?
–А кто? Я привык выполнять приказы. Когда командир приказывает следовать за ним, я следую. Следовал… Не рассуждая, а на кой, собственно, хрен мне нужна эта блестящая пакость, болтающаяся в небе, которая вырубает приборы и глушит движки? Но теперь ты ничего мне приказать не можешь, Миф. Теперь ты лишь можешь просить. Умолять. Теперь ведомый ты, а не я, согласись. Ведь ты же за этим пришел? Чтобы меня о чем-то очень сильно попросить?
–Да, я пришел за этим, Кир. – Голос отца изменился, стал холодным и жестким. – Сними с ребят блоки, убери из их мозгов все лишнее.
–И все? И вы уйдете?
–Да, мы уйдем. Обещаю, что о твоих забавах никто не узнает, если ты сделаешь это и навсегда оставишь Тараса и Галю в покое.
–Ой, как жаль… – В голосе Кира послышалась неподдельная грусть. – Вы уйдете, а я снова останусь один. Знаешь, что такое настоящая тоска, Миф? Когда хочется от бессилия и одиночества грызть подушку, но сил не хватает даже на это. Когда все вокруг прыгают, носятся, скачут, воюют, совокупляются, дерутся, танцуют и просто ходят, а ты можешь сходить только лишь под себя. Нет, тебе это не может быть известно. Это знают лишь подобные мне. Но другим остается медленно гнить, лежа в собственных нечистотах, а мне все-таки дали хоть что-то взамен. Проснувшись, я могу вспоминать, как только что прыгал, совокуплялся и дрался.