Сильнее смерти
Шрифт:
В тот вечер и весь следующий день она с интересом наблюдала, как усваивает Фьорсен столь расстроившую его новость. Когда он наконец понял, что придется покориться природе, он начал избегать всего, что могло бы напомнить ему о будущем ребенке. Она поостереглась сама предложить ему уехать отдыхать без нее. Но когда он уехал в Остенде, вместе с Росеком, на Джип снизошел покой. Не ощущать ежеминутно присутствия в доме этого чуждого ей, беспорядочного человека! И, когда на следующий день она проснулась в тишине летнего утра, она не могла убедить себя, как ни старалась, что ей не хватает его. В сердце не было ни пустоты, ни боли; она чувствовала только одно: как приятно и спокойно лежать вот так, одной! Она долго не вставала. Это было восхитительно - окна и двери распахнуты настежь, в комнату то и дело забегают щенки, а ты лежишь в полудреме, слушаешь воркованье голубей, далекие отзвуки городского движения и чувствуешь, что ты снова хозяйка над собой, над своей душой и телом. Раз уж она все сказала Фьорсену, у нее отпало всякое желание держать дольше в секрете свое положение. И Джип позвонила отцу, что она одна.
Уинтон не уезжал из Лондона. Между скачками, которые прошли в Гудвуде и следующими - в Донкастере, не предвиделось состязаний, которые стоили бы внимания; да и вообще это время года не для охоты, так что не было нужды покидать Лондон. Больше всего он любил жизнь в столице в августе: клуб был безлюден, можно было просиживать там долгие часы, не боясь, что какой-нибудь надоедливый старик схватит тебя за пуговицу и заведет длинный разговор. К его услугам всегда был маленький Бонкарт, учитель фехтования. Уинтон уже давно старался научиться орудовать левой рукой так, как когда-то действовал правой; турецкие бани на Джерми-стрит тоже почти пустовали - тучные клиенты разъехались; можно прогуляться в Ковент-гарден, купить дыню и отнести ее домой, не встретив никого, разве что какую-нибудь захудалую герцогиню на Пикадилли; в теплые вечера - просто пофланировать по улицам или паркам, покуривая сигару, отдаваясь смутным мыслям, смутным воспоминаниям. Было очень приятно узнать, что дочь одна и в доме нет субъекта. Где бы накормить ее обедом? Миссис Марки была в отпуске. А почему бы не у Блэфарда? Там спокойно - небольшие залы, не слишком респектабельно, но всегда прохладно. Решено: у Блэфарда!
Когда она подъехала к дому на Бэри-стрит, он уже был готов и чувствовал себя школьником, которого на несколько дней отпустили из школы. Как она очаровательна - правда, немного бледна, - как хороши ее темные глаза, улыбка! И, быстро подойдя к машине, он сказал:
– Нет, не выходи. Я сяду с тобой. Обедаем у Блэфарда, Джип, сегодня вечер развлечений!
Ему доставило истинное удовольствие проследовать за ней в маленький ресторан, пройти по низким, окрашенным в красный цвет залам, видеть, как посетители с завистью провожают его глазами. Он усадил Джип в дальнем углу, у окна, где ее было видно и откуда она могла все видеть. Ему очень хотелось, чтобы ею любовались; сам же он сел к залу спиной, предоставив посетителям обозревать свой седеющий затылок. Он вовсе не собирался портить себе удовольствие, и смотреть на всю эту разношерстную публику, поглощающую шампанское и распаренную от жары. Ибо втайне он хотел насладиться не только сегодняшним вечером, но и воспоминаниями о другом вечере из далекого прошлого, когда в этом самом уголке он обедал с ее матерью. Тогда в сторону атакующих взглядов было обращено его лицо, она же прятала свое. Но об этом он ничего не говорил Джип.
Новость, которую она ему сообщила, он принял с выражением, хорошо ей знакомым, - сжатые губы, глаза смотрят куда-то вверх.
– Когда?
– спросил он.
– В ноябре.
Тот самый месяц! Протянув руку через стол, он крепко сжал ее пальцы.
– Все будет хорошо, дитя мое. Я рад. Схватив его руку, Джип пробормотала:
– А я - нет. Но я не буду бояться, обещаю!
Ни один из них не обманывался ни в чем. Оба умели сохранять спокойствие при любых обстоятельствах. К тому же это был "вечер развлечений" - первый свободный вечер со дня ее замужества. После слов Уинтона "Значит, он уехал в Остенде?" и его восклицания "Еще бы!" они ни разу больше не упоминали о Фьорсене. Разговаривали о лошадях, о Милденхэме.
– Джип казалось, что прошли годы с тех пор, как она была там - вспоминали ее детские шалости. Лукаво посмотрев на него, Джип спросила:
– А каким ты был в детстве, отец? Тетушка Розамунда говорит, ты иногда впадал в такую ярость, что к тебе было не подступиться. Она говорит, что ты лазал по деревьям, стрелял из рогатки да дразнил всех, и не было случая, чтобы ты сказал что-нибудь, если не хотел этого сказать. А еще - будто ты был отчаянно влюблен в свою гувернантку, это правда?
Уинтон улыбнулся. Мисс Хантли! С завитыми каштановыми волосами, голубыми глазами, всегда изящно одетая!
– Да, да, - сказал он.
– Боже, как давно это было! Мой отец уезжал тогда в Индию. Он больше не вернулся - его убили в первую афганскую кампанию. Когда я в детстве влюблялся, - я влюблялся очертя голову. Но я и наполовину не был так восприимчив, как ты. Нисколько не был похож на тебя, Джип.
Уинтон увидел, что она бессознательно следит взглядом за движениями официантов, словно вбирает в себя все происходящее вокруг, и подумал: "Самое очаровательное существо на свете!"
– Ну, - сказал он, - что будем делать дальше? Может быть, заглянем в театр или в мюзик-холл?
Джип покачала головой. Очень уж жарко! Почему бы не прокатиться в машине, а потом посидеть в парке? Вечерело, духота была уже не такой изнуряющей - легкий ветерок, веявший на бульварах и в парках, смешивался с запахом пыли и бензина. Уинтон назвал шоферу тот же адрес, что и в далекий, ушедший в прошлое вечер: Найтсбриджские ворота. Тогда они ехали в экипаже, и ночной ветерок дул им в лицо, а не в затылок, как сейчас, в такси. Они вышли из машины, пересекли Роу, миновали Лонг-Уотер и по тропинке, вьющейся между деревьями, поднялись наверх. Здесь они уселись рядом на двух стульях, покрытых пальто Уинтона. Роса еще не выпала. Листья деревьев висели неподвижно и легко в теплом, напоенном ароматом воздухе. Под деревьями или на траве тихо сидели, уже не выделяясь в темноте, другие парочки. Дымок от сигары Уинтона подымался кольцами. Он весь ушел в воспоминания. Пепел от сигары упал на его костюм, и он поднял руку, чтобы сбросить его. Джип прошептала ему на ухо:
– Как чудесно - тепло и запах цветов в темноте!
Уинтон вздрогнул.
– Просто великолепно! Но у меня погасла сигара, а спичек нет.
Джип взяла его под руку.
– Темнота, этот шепот влюбленных - словно мы в каком-то таинственном мире. Тебе не кажется?
Порыв ветра всколыхнул листву, и на мгновение ночь стала полна шепота; потом донеслось чье-то хихиканье. Джип встала.
– Уже прохладно от росы. Может быть, пойдем? Очарование исчезло. Ночь опять стала обыкновенной лондонской ночью. Парк снова превратился в покрытый пыльной травой и гравием участок земли, влюбленные в клерков и продавщиц на прогулке.
ГЛАВА VIII
От Фьорсена приходили длинные послания. Он страшно тосковал без нее, но, судя по всему, весьма усердно развлекался. Он просил денег, но забывал сообщить, на что он их тратит. Выходя из бюджета, и без того урезанного, Джип посылала ему денежные переводы: это ведь был и ее отпуск, и она могла себе разрешить оплачивать его. Однажды она разыскала магазин, где можно было продать драгоценности, и все, что выручила, отправила ему. Это дало ей еще одну неделю.
Как-то вечером они пошли с Уинтоном в "Октагон", где все еще выступала Дафна Уинг. Джип вспомнила, как восторгалась девушка ее садом, и написала ей письмо, в котором приглашала позавтракать и отдохнуть у нее до вечера.
Мисс Дафна с жадностью ухватилась за приглашение; она пришла, бледная и поникшая от жары, в платье из шелка либерти, в простой соломенной шляпе с широкими полями. Позавтракав, они расположились в самом тенистом уголке сада - Джип в плетеном кресле, Дафна на подушках в траве. После длинной серии восклицаний маленькая танцовщица принялась откровенно изливать душу. И Джип - внимательнейшая слушательница - с интересом следила за рассказом этой девушки, столь отличной от нее самой.
– Конечно, как только смогу, я уйду из дома. Только нехорошо выходить в жизнь, - это выражение она употребляла довольно часто, - если не знаешь, что к чему. В моей профессии надо быть очень осторожной. Правда, многие думают, что она хуже, чем на самом деле; отец даже иногда выходит из себя. Но, право, миссис Фьорсен, дома ужасно! Мы едим баранину - вы ведь, знаете, что такое баранина! Просто невозможно спать летом в комнате, когда пахнет бараниной. А тут еще нужно упражняться. Чего бы я хотела, так это иметь студию. Вот было бы дивно - где-нибудь у реки или здесь, наверху, возле вас! Право, дивно! Знаете, я понемногу откладываю деньги. Как только соберу двести фунтов, я сбегу. А что было бы совсем чудесно - это заинтересовать художников, музыкантов. Я не хочу быть обыкновенным "номером" - балетные ангажементы год за годом и прочее. Я хочу быть чем-то особенным! Но мать рассуждает так глупо - она считает, что я ни в коем случае не должна рисковать. А я с ней не согласна... Так приятно беседовать с вами, миссис Фьорсен, потому что вы тоже молоды и понимаете меня; и я уверена, что вы не обидитесь, если я кое о чем вас спрошу. Вот насчет мужчин; как вы считаете: надо выходить замуж или иметь любовника? Говорят, что нельзя стать хорошей артисткой, пока не испытаешь страсти. Но если выйти замуж, тогда снова баранина, а может быть, и дети, да еще вдруг попадется плохой муж. Уф! И все же я против беспутства. Я ненавижу беспутных людей, просто ненавижу. Вы как считаете? Все это ужасно трудно, правда?
Джип отвечала с полной серьезностью:
– Такие вещи улаживаются сами собой. Я бы не беспокоилась на вашем месте.
Дафна Уинг оперлась подбородком на руки.
– Да, я и сама так думала. И, конечно, я бы могла сейчас сделать либо то, либо другое. Но, видите ли, меня совершенно не интересуют обыкновенные, ничем не выдающиеся мужчины. Я убеждена, что влюблюсь только в выдающегося мужчину. Вы ведь тоже так поступили, правда? Поэтому вы должны меня понять. Я считаю, что мистер Фьорсен - удивительно выдающийся!