Сильнее смерти
Шрифт:
В семь часов доктор спустился вниз. Уинтон все еще сидел перед камином, неподвижный, закутавшись в пальто. Чуть приподнявшись, он оглянулся.
Лицо доктора было в морщинках, веки на выпуклых глазах полузакрыты; это должно было означать улыбку.
– Великолепно, - сказал он.
– Великолепно - девочка! Никаких осложнений.
У Уинтона задрожали губы. Он протянул было руку. Но, подчиняясь привычке целой жизни, ничем не выдал своих чувств и остался сидеть на месте.
– Стакан портвейна, доктор?
Подмяв стакан, доктор задумчиво рассуждал, разглядывая вино;
– Гм! Это пятьдесят второй. Дайте мне лучше шестьдесят восьмого, тот покрепче.
Спустя некоторое время
Перед дверью его снова охватил леденящий страх. "Очень удачно - пациент умер от упадка сил!" Слабый крик ребенка не успокоил его. Он был равнодушен к этому новому существу. Вдруг рядом с ним очутилась Бетти.
– В чем дело, женщина? Не смейте! Всхлипывая, она лепетала:
– Она выглядит так прелестно. О господи! О милая!
Резко оттолкнув ее в сторону, Уинтон заглянул в раскрытую дверь. Джип лежала тихая и белая; ее темные глаза были прикованы к ребенку. На лице ее было выражение удивления. Она не заметила Уинтона, а тот стоял и молча глядел на нее. Сиделка что-то делала за ширмами. Впервые в своей жизни он видел мать с только что рожденным ребенком. Ее лицо - какое-то нездешнее потрясло его. Она ведь, кажется, никогда не любила детей; говорила, что не хочет ребенка. Он вошел в комнату. Она сделала слабое движение рукой, показав на ребенка, глаза ее смеялись. Уинтон посмотрел на это запеленатое, все в красных пятнах крохотное создание; потом, наклонившись, взял руку Джип, поцеловал и на цыпочках вышел.
За обедом он пил шампанское и был благодушно настроен. Следя за дымком своей сигары, он подумал: "Надо послать телеграмму этому скрипачу. В конце концов он тоже не чужой, может быть, страдает, как он сам страдал всего два часа назад. Держать его в неведении было бы..." И он написал: "Благополучно. Дочь. Уинтон". Он отдал телеграмму и приказал, чтобы конюх отвез ее сегодня же вечером. В десять часов он осторожно поднялся наверх. Джип спала.
ГЛАВА XI
Назавтра в полдень, возвращаясь с первой после долгого перерыва прогулки верхом, Уинтон встретил возле дома отъезжающую на станцию линейку, у которой, как и у всякого пустого экипажа, был какой-то несерьезный вид.
В передней висели меховое пальто и широкополая шляпа. Это сразу объяснило ему, что произошло.
– Мистер Фьорсен, сэр; наверху у миссис Фьорсен.
– Он приехал с вещами?
– Чемодан, сэр.
– Тогда приготовьте ему комнату. Обедать tete-a-tete {С глазу на глаз (франц.).} с этим субъектом!
Для Джип это было, пожалуй, самое странное утро в ее жизни. Губы сосущего ребенка вызывали удивительное чувство: какой-то размягченности, бесконечной теплоты, желания слиться в одно с этим маленьким созданием. И в то же время ни чувство юмора, ни чувство красоты не изменяли ей. Это было странное маленькое существо, с пучком черных волос, куда менее приятное, чем котенок. Но крохотные сморщенные розовые пальчики с почти неразличимыми ноготками, микроскопические кривые ножки, великолепные черные глаза, когда девочка открывала их, неподражаемое спокойствие, когда она спала, удивительная сила, с какой она сосала, - все это было чудом! Джип была благодарна этому созданию, которое не только не убило ее, но даже не причинило ей слишком больших страданий; благодарна за то, что ей, Джип, удалось выполнить роль матери в совершенстве, как сказала сиделка, - и это сделала она, так мало верившая в себя! Инстинктивно она решила, что это ее ребенок, не его; что девочка будет "вся в нее", как это говорят. Почему у нее было такое впечатление, она не могла бы объяснить - может быть, тут сказывалось спокойствие крошки, ее темные глаза? С часу до трех они спали вместе, крепко и единодушно. Сейчас, проснувшись, Джип увидела сиделку, стоявшую у ее кровати с таким видом, будто она хотела что-то сказать.
– Кто-то приехал r вам, моя дорогая.
"Он!
– подумала Джип.
– Не знаю... Не знаю..." Видимо, лицо выдавало ее мысли. Сиделка вдруг сказала:
– Вы готовы к этому?
– Да. Но только через пять минут, пожалуйста.
Все это время она была настолько далека от него, что ей нужно было подготовиться, прежде чем его увидеть. Надо было разобраться в собственных чувствах, понять, что эта крошка, лежащая рядом, принадлежит и ему и ей. Она и его дитя тоже - вот это маленькое беспомощное создание. Нет, она - не его! Он не хотел ее, и теперь, когда она появилась после таких страданий, она ее, не его! И никогда не будет принадлежать ему. Но тут пришла прежняя, обвиняющая мысль: "Я вышла за него замуж - я сама его выбрала. От этого не уйти!" Она почувствовала, что вот-вот крикнет сиделке: "Не пускайте его; я не хочу его видеть!" Но она подавила в себе это желание и сказала:
– Ну вот, я готова.
Вначале она заметила его костюм - темно-серый в светлую полоску, она сама выбирала эту материю; галстук был повязан бантом, а не узлом, волосы казались светлее обычного, как и всегда после стрижки; на щеках снова отросли бакенбарды. Почти с волнением она увидела, что лицо у него задрожало. Он на цыпочках быстро подошел к кровати, поспешно опустился на колени и, взяв ее руку, повернул ладонью вверх и прижался к ней лицом. Кончики его усов щекотали ей пальцы, нос был приплюснут к ее ладони, и он продолжал что-то бормотать, не отрывая лица от ее руки. Она чувствовала влажное тепло его губ. Джип знала, что он прячет сейчас свое раскаяние, все непотребства, которые он, возможно, совершил за это время, когда ее не было с "им, прячет страх, который он чувствовал, и волнение; которое испытывает при виде ее, такой тихой и бледной. Через минуту он поднимет голову и лицо у него будет совершенно другим. "Почему я не люблю его?
– подумала она.
– Ведь есть же в нем что-то достойное любви. Почему я не могу?"
Взгляд его остановился на ребенке, он ухмыльнулся.
– О моя Джип! Какая она смешная! О, о, о!
На его лице появилась гримаса комического отвращения. Джип ребенок тоже казался смешным - маленькое красноватое, сморщенное личико, двадцать семь черных волосков, слюнки у едва заметного ротика; но она видела в нем и чудо; и тут в ней снова поднялось ее возмущение им - за его неуважение ко всем. Нет, она не смешная, ее девочка, и не уродливая! И даже если это так, он не смеет говорить ей об этом!
Фьорсен пальцем прикоснулся к щеке ребенка.
– Она настоящая, да, да! Мадемуазель Фьорсен. Тц, тц!
Ребенок зашевелился. И Джип подумала: "Если бы я любила его, я не сердилась бы за то, что он смеется над моим ребенком. Тогда все было бы иначе".
– Не буди ее, - прошептала она, заметив на себе его взгляд. Она знала, что его интерес к ребенку уже угас и что теперь он думает: "Долго ли еще ждать, когда я смогу обнять тебя снова?" И вдруг она почувствовала такой приступ слабости, какого у нее не было еще ни разу. Когда она снова открыла глаза, сиделка давала ей что-то нюхать, бормоча про себя: "Ну и дура же я!" Фьорсена уже не было.
Увидев, что Джип открыла глаза, сиделка убрала нашатырный спирт, переложила ребенка, сказала: "Ну, теперь спать!" - и ушла за ширму. Как и все очень здоровые люди, она иногда вымешала на других недовольство собой.
Но Джип не спала. Она глядела то на спящего ребенка, то на узор обоев, машинально стараясь отыскать птицу среди коричневых и зеленых листьев - на каждой полосе должна быть одна птица через каждый квадрат. Одна птица среди четырех других. Птица с зелеными и желтыми перьями и красным клювом...