Сильнее смерти
Шрифт:
– Да. Память мне хорошо служит, когда речь идет об интересующих меня вещах.
– Разве Диана интересует тебя?
Джип пристально посмотрела на него.
– Да. Она умна?
– Я думаю, ее можно назвать умной.
– И она влюблена в тебя?
– Боже праведный! С чего бы это?
– А разве это так невероятно? Вот я же влюблена в тебя.
Он стал целовать ее. Закрыв глаза, Джип думала: "Не потому ли он целует меня, что не хочет отвечать?" Наступило минутное молчание.
– Скажи мне правду, Брайан... Тебе никогда... никогда не приходило в голову, что ты растрачиваешь себя со мной?
Она явно почувствовала, как дрогнула его рука; но лицо его было открыто и безмятежно, а голос такой же, как всегда, немного поддразнивающий.
– Растрачиваю себя! Что за странные мысли, милая?
– Обещай, что ты скажешь мне, когда я тебе уже не буду нужна.
– Отлично! Только не думаю, что сие случится в этой жизни.
– Я не так уверена.
– А я уверен.
ГЛАВА IV
Спустившись на следующее утро вниз, Саммерхэй прямо прошел в свой кабинет; ему было не по себе: "Растрачиваешь себя!.." Куда он девал письмо от Дианы? Он помнил, что Джип вошла как раз в ту минуту, когда он кончил читать его. Он принялся искать на полочках и в ящиках, разбирать все, что лежало наверху, и при этом сдвинул бюст Вольтера - письмо лежало под ним. Он взял его со вздохом облегчения.
"Дорогой Брайан!
Но послушай же - ты растрачиваешь себя! Право, голубчик, это так. Il faut se faire valoir! {Надо знать себе цену (франц.).} Ты можешь сейчас шагнуть только одной ногой; другая - застряла бог весть в какой таинственной дыре. Одной ногой в могиле - и это в тридцать лет! Да ну же, Брайан! Надо с этим кончать. Тебя ждет так много впереди. Нечего дуться и повторять, что я сую нос не в свое дело. Я говорю от имени всех, кто тебя знает. Все мы чувствуем, что за болезнь губит розу. Кроме того, ты всегда был моим любимым кузеном - с тех пор, как мне было пять, а ты был десятилетним маленьким задирой; и мне просто противно думать, что ты медленно катишься вниз вместо того, чтобы быстро подниматься вверх. О, я знаю: - "к черту весь мир!" Но, а как же ты сам? Я скорее думаю, что весь мир посылает тебя к черту. Довольно! Когда ты будешь у нас? Я прочитала ту книгу. Автор, видимо, полагает, что любовь - это только страсть, а страсть всегда что-то роковое. Так ли это? Может быть, ты знаешь лучше?
Не сердись на меня за такое старушечье письмо.
Au revoir.
Преданная тебе кузина
Диана Лейтон".
Он сунул письмо в карман. Оно пролежало, должно быть, два дня под этим бюстом! Видела ли его Джип? Он посмотрел на бронзовое лицо; философ глядел на него глубоко сидящими глазами и словно говорил: "Что ты знаешь о человеческом сердце, мой мальчик, - о своем, о сердце твоей любовницы, или той девушки и кого бы то ни было? Сердце еще заведет тебя в дебри! Можно положить сердце в пакет, завязать его бечевкой, запечатать сургучом, бросить в ящик и запереть его! А завтра оно как ни в чем не бывало очутится на свободе и будет плясать на этом твоем пакете. Ха-ха!"
Саммерхэй подумал: "Ты, старый козел! У тебя самого никогда не было сердца!" В комнате наверху Джип, наверно, все еще стоит у зеркала и кончает причесываться. Право же, любой человек был бы негодяем, если бы даже в мыслях позволил себе... "Полно!
– казалось, говорили глаза философа. Жалость! Это смешно! А почему бы не пожалеть эту рыжеволосую девушку с такой белоснежной кожей и такими жгучими карими глазами?" Старый дьявол! Нет, его сердце принадлежит Джип, и никто в мире его не отнимет у нее! Как он любит ее, как любит! Она всегда останется для него тем, чем была... А рот мудреца искривился, словно выговаривая: "Совершенно верно, дражайший! Но сердце презабавный предмет и очень вместительный!"
Легкий шум заставил его обернуться.
В дверях стояла маленькая Джип.
– Здравствуй, Бэрайн!
– Она подлетела к нему, и он подхватил ее и поставил к себе на колени; солнечный луч играл в ее вьющихся пушистых волосах.
– Ну, цыганочка, кто теперь уже большая девочка?
– Я сейчас поеду верхом.
– Ого!
– Бэрайн! Давай сыграем в Хампти-Дампти!
– Давай!
Джип все еще доканчивала одно из тех сотен дел, которые отнимают у женщины четверть часа уже после того, как она заявляет, что "совершенно готова"; маленькая Джип выкрикнула: "Хампти!" - и Джип отложила иглу, чтобы посмотреть этот священный обряд.
Саммерхэй уселся на край кровати, округлил руки, Втянул шею, надул щеки - все это должно было изображать яйцо; а потом неожиданно - хотя и не удивив привычную к этому маленькую Джип - он начал кататься по кровати.
А она, изображая "всю королевскую конницу", бесплодно пыталась поднять его. Эта старинная игра, в которую сама Джип ребенком играла сотни раз, была ей сегодня особенно дорога: если он может быть таким до смешного 'Молодым, чего же стоят все ее сомнения! Она глядела на его лицо, на то, как он мотал головой из стороны в сторону - он был невозмутим и спокоен, несмотря на то, что маленькие кулачки, не переставая, колотили его. Джип подумала: "И эта девушка осмелилась сказать, что он растрачивает себя!" Эта высокая девушка с белой кожей. Диана, которую они встретили в театре и которая вчера обедала с ним, - да, это она написала эти слова. Джип была теперь уверена в этом!..
Когда после долгой скачки по холмам они придержали уставших лошадей, Джип, не глядя на Саммерхэя, внезапно спросила:
– Она - охотница?
– Кто?
– Твоя кузина Диана. Он ответил лениво:
– Ты что же, считаешь, что она охотится за мной? Она знала этот тон, это выражение его лица, знала, что он сердится, но не могла остановиться.
– Да, считаю!
– Значит, ты начинаешь ревновать меня, Джип?
От его холодных, нарочито откровенных слов у нее сжалось сердце. Она пришпорила лошадь. Когда она снова осадила ее, он посмотрел ей в лицо и испугался. Оно словно окаменело. И он сказал тихо:
– Я не хотел тебя обидеть, Джип
Но она только покачала головой. Нет, он именно этого хотел - сделать ей больно!
– Видишь это длинное белое облако и зеленоватый цвет неба?
– сказала она.
– Завтра будет дождь. Надо пользоваться каждым ясным днем, как будто он - последний.
Расстроенный, смущенный, но все еще немного сердясь, Саммерхэй ехал рядом с ней.
Ночью она плакала во сне; когда он разбудил ее, она прижалась к нему и сказала, рыдая:
– Ах, мне снилось, что ты перестал любить меня! Он долго обнимал ее, успокаивал. Никогда, никогда
он не перестанет любить ее!
Но облачко, не больше ладони, может разрастись и сделать хмурым самый ясный день.
ГЛАВА V
Лето шло, а на сердце каждого из них все еще лежал какой-то груз невысказанного. Солнечные дни сначала становились все длиннее, потом, медленно пройдя свой зенит, постепенно стали убывать. По субботам и воскресеньям они катались на лодке - иногда вместе с Уинтоном и маленькой Джип, но чаще всего вдвоем; для Джип река никогда не теряла своего очарования, очарования того первого вечера.