Сильнее смерти
Шрифт:
— Что, только прибыл в Монголию? Еще не воевал?
После моего ответа он успокоился и не без гордости заявил:
— А я здесь с первых стычек с самураями. Сбивать — сбивали, но судьба миловала — ни разу не был ранен.
Мы перешли к деловому разговору. Выяснилось, что назначенный начальником штаба эскадрильи капитан Василий Николаевич Борзяк уже вызван в штаб группы за получением задания. К обеду должны прилететь все летчики. С завтрашнего дня начинается работа по плану.
К середине дня все встало на свои места. Аэродром принял обычный вид. Самолеты, расположившись полукругом на расстоянии ста — двухсот метров друг от друга, находились в боевой готовности. Посередине стоянки — палатка командного пункта эскадрильи. Летчики, собравшиеся из трех истребительных полков, в ожидании совещания сидели возле палатки и вели между собой разговор, словно давнишние знакомые.
Женя Шинкаренко, кряжистый, низкорослый крепыш, «держал банчок», как в авиации называют такие вольные беседы. Его крупное смуглое лицо с темной синевой от чисто выбритой бороды, с густыми, сросшимися бровями на первый взгляд могло показаться угрюмым и злым. Но стоило ему открыть белозубый рот и произнести хотя бы два слова, как оно становилось на редкость симпатичным.
— Я говорю своему командиру полка, — продолжал Шинкаренко, — сжальтесь надо мной, не посылайте в разведчики. Я хочу драться с самураями в небе. А он; «Разведчики сталкиваются с противником еще больше, чем мы!..»
До нас донеслась суховатая, точно разрыв крепкого полотна, стрельба авиационных пулеметов Послышался отдаленный рокот моторов. В стороне фронта словно пчелиный рой, клубились самолеты. Гринев вскочил и, застегивая шлем, крикнул в палатку:
— Капитан Борзяк! Связь со штабом группы установлена?
— Штаб группы на проводе!
— Передайте: вылетаем!
Начальник штаба поспешно выскочил из палатки:
— Товарищ командир! Отставить вылет! Сегодня нам дан день на организацию…
— Какая там организация?! — гневно перебил его Гринев. — А если нас будут сейчас штурмовать, мы тоже организацией будем заниматься?
— Товарищ командир, — продолжал невозмутимо-спокойно Василий Николаевич, — нам приказано с завтрашнего дня, как только заметим самолеты противника, подниматься в воздух, не дожидаясь разрешения.
— Это другое дело! — Гринев расплылся в довольной улыбке и, сняв с головы шлемофон, приказал Борзяку: — А теперь доложи план нашей работы.
Весь район разведки — 200 километров по фронту и до 100 — 150 километров в глубину — делился на участки. Каждый участок предназначался для звена, которое должно изучить его до последнего кустика, до самой маленькой ямки, и держать под постоянным наблюдением, просматривая ежедневно не менее трех раз. Все дороги брались под особый контроль. Такая организация воздушной разведки, совместно с другими средствами, позволит нашему командованию с большей точностью знать расположение противника.
Никто не мог себе представить, что нам придется так много работать. Мы вылетали не только как разведчики, но и как перехватчики, и как постоянный резерв командования. Воздушные бои часто происходили над нашим аэродромом.
Но эскадрилья имела существенное преимущество в сравнении со всеми другими. Ожидая вылета, мы не дежурили в кабинах самолетов. Это помогало сохранять силы. У меня даже спина стала заживать. Во всяком случае, я уже мог переносить в полете порядочные перегрузки, не испытывая острых болей.
Ведя постоянные наблюдения за противником, мы видели, как с каждым днем прибывают его силы Сосредоточение наших войск тоже не могло ускользнуть от взора разведчиков. Мы понимали, что назревают большие события.
В воскресенье 20 августа нас разбудили раньше обычного.
— Наверно, японцы перешли в наступление, — проворчал кто-то.
— Нет, — раздался в двери юрты ровный голос Борзяка. — Получен приказ о нашем наступлении. Сегодня…
Василий Николаевич не договорил. Радостные возгласы заглушили его. Первыми из эскадрильи взлетели Шинкаренко и я. Нам было приказано с появлением нашей авиации над фронтом просмотреть, какие изменения произошли у противника за ночь. При этом нас строго-настрого предупредили, чтобы мы ни в коем случае не появлялись над передовой прежде, чем к ней подойдут первые эшелоны нашей авиации. Нельзя раньше времени поднимать врага. Пускай его разбудит вой и взрывы бомб.
Ночной туман халхингольской поймы испарился, и предстоящее поле битвы было видно с воздуха как на ладони. В нескольких местах наведенные за ночь нашими войсками переправы тонкими нитями перерезали реку. На сизых берегах реки привычный глаз без труда различал паутину окопов и ходов сообщения, но ни людей, ни техники не было видно.
На стороне японцев все было тихо, и никаких изменений я не заметил. Но вот над передовой, широко расплывшись по небу, появилась хорошо знакомая мне пушечная эскадрилья. Ниже ее, окаймленные истребителями, шли небольшие группы бомбардировщиков «СБ».
Японцы не догадывались, что это волна советских самолетов специально была послана для подавления огня зенитной артиллерии. И зенитки сразу заговорили, тем самым обнаружив себя. Бомбы, снаряды, артиллерия и штурмующие пушечные истребители заставили замолчать зенитные батареи врага.
Не успели еще развеяться черные хлопья разрывов японских зениток, как в южной стороне неба показалась вторая, главная волна советских бомбардировщиков под охраной множества истребителей «И-16». Над этой волной в утренней синеве начинающегося ясного дня шли девятки «Чаек». Из 350 японских самолетов, сосредоточенных у Халхин-Гола, в небе не было ни одного.
Такого одновременного массированного авиационного налета с участием около 400 самолетов в то время еще не знала история. Сверху казалось, что какая-то черно-серая лава вырвалась из глубин земли и, расплываясь, поглощала японские окопы, а вместе с ними и людей, и технику.
Для противника это наступление было настолько неожиданным, что в первые полтора часа он не мог послать ни одного ответного снаряда, ни одной бомбы.
Японское командование не могло предположить, что советско-монгольские войска опередят его в наступлении, намеченном на 24 августа.
— Ох и силища же теперь у нас!.. — сказал я технику Васильеву, вылезая из кабины.
К моему удивлению, он не выказал особой восторженности, не без достоинства, правда, сказав:
— Мы тоже видели! Бомбардировщики почти над нами проходили. Вопреки обыкновению, он даже не спросил меня о работе мотора.
И тут я заметил, что Васильев едва сдерживается, чтобы не сказать мне какую-то счастливую новость.
Васильев вообще отличался медлительностью, а на этот раз, когда должен был всего-навсего опустить руку в наколенный карман комбинезона и достать конверт, он казалось вовсе одеревенел. Да, это было письмо! Первое письмо за три месяца. Ничего кроме исписанного родным почерком тетрадного листа, я больше не видел. Я будто был у себя дома и разговаривал с женой мамой и братом. Пожалуй впервые я всей душой ощутил, что Родина начинается с семьи. Семья — личный тыл для каждого солдата-фронтовика. И как приятно, что в твоем тылу все в порядке! Не понятно только, почему письма на фронт не снабжаются особым литером: «Весьма срочно и быстро», а то сегодня написал, а ответа жди месяцами.