Сильнее смерти

Бекитт Лора

– Что не помешало тебе обречь меня на позорную и мучительную смерть!

– Прости, я думала о Кэйтаро!

– И о себе.

Кэйко ничего не сказала. Немного помолчав, Акира заметил:

– Я женился. Жена ждет меня дома. И у меня будут свои дети. И еще: я не привык, чтобы женщина вот так запросто называла меня по имени.

Кэйко поднялась. Ее взгляд метал молнии. Акиру вновь поразило, как она впивается в жизнь – когтями, зубами, – вгрызается всем существом и держит, не отпускает.

– Хотелось бы мне посмотреть на эту женщину! – гневно вскричала она. – Что ж, бросай меня здесь, но прежде спроси себя, спроси

по-настоящему, где тень твоей жизни, а где ее солнце!

– Нет, я не могу тебя бросить, – промолвил Акира. – Я думаю где-нибудь спрятать тебя, только вот где? Киото разрушен…

– Я даже не знаю, живы ли мои родные, – проговорила Кэйко упавшим голосом. – Счастье, если они успели уехать!

– Будем надеяться на хорошее, – сказал Акира. – Все равно сейчас тебе нельзя туда возвращаться.

Была почти ночь, когда они добрались до одного из уцелевших постоялых дворов. Перепуганный хозяин мигом приказал освободить для них комнату, потом велел согреть воды и подать ужин. Они поели сами и накормили Кэйтаро, хотя мальчик так устал, что почти не мог есть. Наконец его уложили, и он тотчас заснул, прижав клипу маленькие крепкие кулачки.

Акира сидел молча и не двигался. Кэйко тоже молчала, пристально глядя на него влажными черными глазами. Ветер свистел и шуршал где-то далеко, а здесь было тихо и уютно: желтоватые лужицы света, едва ощутимый запах лакового дерева и соломы, шелест дыхания спящего ребенка.

– Ты сам выбрал жену? – вдруг спросила Кэйко. В отличие от Мидори каждая фраза наложницы На-гасавы была окрашена живым, ярким чувством.

– Нет, – отвечал Акира. – Но, возможно, сейчас я выбрал бы ее.

– Почему? Какая она?

– Как раз такая, какой должна быть настоящая жена самурая.

– А я? – с откровенным любопытством спросила Кэйко.

– Ты не такая! – Акира невольно тряхнул головой. – Ты крадешь мое прошлое и губишь будущее!

Она рассмеялась:

– И даю возможность жить настоящим.

Акира не знал, что сказать. Он понимал, что правда на ее стороне, – правда, идущая от сердца; он чувствовал, что здесь, рядом с нею, в нем так же, как на войне, пробуждаются безрассудные, неуправляемые силы. Он ощутил какую-то странную сладостную тяжесть, когда Кэйко перестала раздувать угли, поднялась с колен и принялась раздеваться. Акира не мог понять, почему она кажется ему столь ошеломляюще красивой, ведь на самом деле Кэйко, наверное, была ничуть не лучше многих других женщин. Ослепленный, он был одновременно силен и бессилен, и Кэйко испуганно вздрогнула, посмотрев в его хмурое лицо, когда он внезапно рванулся к ней…

Кожа Кэйко была золотистой, словно опаленной неземным огнем, и, когда Акира коснулся ее, ему показалось, что она свежа и в то же время тепла, как летний дождь. Его руки помнили ощущение тяжести ее грудей, все изгибы и тайные впадины ее тела, и это было сладко и… невыносимо.

Ее пальцы скользили по его волосам, груди и плечам, спускались все ниже и ниже, и он замер, трепеща от страсти, а потом обнял Кэйко жадно и крепко, словно пытаясь во что бы то ни стало сделать только своей, удержать навсегда. Что ж, если прежде Акира больше не собирался отдавать этой женщине душу, то сейчас он поверил ей и все простил.

После они заснули, но в эту ночь Акира просыпался, наверное, каждый час и всякий раз овладевал Кэйко. Потом могло случиться все, что угодно, но сегодня ими

управляла не их воля – воля страсти, любви и, если угодно, судьбы. Они с Кэйко устроили свой пожар, в котором тоже что-то сгорело – сгорели горечь обид и разочарований, память об ожидании, все сомнения и тревоги. И он не стал ни о чем спрашивать Кэйко, хотя знал, что многое далось ей нелегко: и жизнь в замке, и те слова, которые она бросила сегодня в лицо Нагасаве. Иногда Акире чудилось, что ее яркие, как угли в очаге, глаза смотрят в глубь времен и видят начало начал, а порою она казалась ему расчетливой и недалекой. Она могла сразу сообразить, куда дует ветер, ведь господин Нагасава (если он остался жив!) будет вынужден бежать вместе с остатками войска, тогда как Акира теперь не изгнанник, он – наследник влиятельного, знатного человека. И все же… Нет, с господином Нагасавой ей было бы безопаснее, он сумел бы позаботиться о ней, а так она теряла все, ведь Акира не мог ни жениться на ней, ни даже просто взять в свой дом. Если только бежать вместе с нею куда глаза глядят! Он был готов к этому прежде, а теперь – нет. Итак, единственное, что у нее оставалось, – это сын. А еще – красота, которой она бросала вызов мужчинам, войне, смерти, отчаянию и – всему миру.

Акира не мог решить, что делать: пуститься в странствия или вернуться к князю Аракаве. И хотя он больше склонялся ко второму, его терзали мысли о том, что будет с Кэйко и ее сыном. Ее сын! А если и его тоже? Хотя Акира больше думал об этом ребенке как о наследнике Нагасавы.

Господин Нагасава… Перед глазами Акиры стояла горящая башня в ее прощальном великолепии, призрачные отсветы пламени на лицах охваченных ужасом людей и то, как вслед за вызовом мрачных небес Нагасаве бросили вызов человеческие силы, волною хлынувшие к замку – на помощь пожару! Каково же было ему видеть гибель того, что создал, лелеял, любил и считал нерушимым! А бесценные свитки в токонома [21] , а великолепное оружие, чудесные веера из сандалового дерева и бамбука!

21

Токонама – алтарная ниша в интерьере японского дома.

Акира бросил взгляд на Кэйко: хотя она и устала, но держалась мужественно, не подавала виду. Они шли по лесной тропинке, сияло солнце, озарявшее потемневшие от недавнего ливня стволы деревьев и их кроны, по которым словно бы пробегали огненные змейки. Под ногами была твердая каменистая почва, кое-где оплетенная хрустящей, жесткой, как циновка, травой, кое-где усыпанная острыми и длинными как крошечные сабли, иголками. Подняв голову, можно было увидеть, как в проблесках голубых небесных лоскутьев парят легкокрылые птицы.

Наряд Кэйко – нижнее кимоно с короткими узкими рукавами, утикакэ, более длинное, почти волочащееся по земле, и широкий тяжелый пояс – совершенно не был приспособлен для прогулки по лесу. В конце концов молодая женщина скинула верхнюю одежду и осталась в темно-синем, вышитом красными, золотыми и изумрудными узорами косодэ, перехваченном на талии тонким плетеным ремешком. Акиру вновь поразила ее непринужденная грация, и он вздрогнул, тронутый неизгладимыми воспоминаниями о похожей на дыхание жаркого сильного ветра, ослепляющей, помрачающей разум страсти.