Сильнее только страсть
Шрифт:
Она была уверена, что только один Уолдеф знает, что она дочь казненного англичанами и преданного своими соплеменниками Уильяма Уоллеса, и не подозревала, что Карлейлю все известно. Знай она о его осведомленности, пожалуй, еще сильнее озлобилась бы против него, ибо ожидала от него помощи и понимания. А он занят только тем, чтобы подчинить ее себе с помощью своих уловок и приемов, которые иные люди называют любовью, но за которыми чаще всего никакой любви нет... И поскольку он упорно не оставляет мысли превратить ее из орудия справедливой мести в бессловесное домашнее орудие для так называемой любви и никак не желает считаться с тем, что любит
Немного успокоившись, она отправилась в конюшню, однако не обнаружила там своего Галаада, и снова ей потребовалось какое-то время, чтобы прийти в себя и немного остыть. За ее настроением с некоторым беспокойством наблюдал один из конюхов, обратив внимание, как она сидит на охапке сена с несчастным лицом, сжимая и разжимая кулаки. А кончилось тем, что она поднялась и повелительным тоном произнесла:
– Оседлайте для меня Саладина!
Бедняга пробовал протестовать, но она вконец напугала его угрозой, что тогда поедет на неоседланном скакуне, и конюх скрепя сердце выполнил ее повеление, моля Бога, чтобы здесь чудом вдруг появился хозяин. Тот не появлялся.
Джиллиана понимала, что нельзя сесть в седло чужого коня, да еще боевого, без того, чтобы сначала не поговорить с ним, не почесать нос, не погладить могучую холку, чтобы хоть немного приучить к себе, к своим прикосновениям, к запаху. Правда, не далее как вчера она сидела на нем позади Карлейля.
Когда ей показалось, что Саладин примирился с ее присутствием, она схватила повод и, сев в седло, приказала конюху укоротить для нее стремена. Она очень боялась того, чего так желал слуга, – появления Карлейля, а потому, едва дождавшись, когда тот управится со стременами, прямо со двора пустила коня вскачь.
Куда ехать, она не знала и доверилась скакуну, который избрал дорогу вниз со скалы, где нельзя было разогнаться без риска сломать ногу себе или шею всаднику, что умный конь хорошо понимал и потому вел себя осторожно. Зато потом, в долине, она пустила его в карьер, а сама пригнулась к холке – так, что ее собственные волосы смешались с развевающейся гривой Саладина.
Теперь в ней бушевало злорадство, и в отместку за то, что Карлейль лишил ее коня и оружия, она нарочно поскакала мимо поля, где обычно занимались военным делом, в расчете, что супруг увидит ее и лишний раз поймет, что с ней ему не справиться.
Конечно Карлейль находился там и, конечно, сразу увидел ее и зашелся от ярости. Никто еще не оседлывал Саладина, кроме него самого, не столько потому, что конь не потерпел бы такого, но в большей степени страшась гнева хозяина.
Пока она еще не исчезла из виду, Карлейль, отбросив меч, вложил пальцы в рот и оглушительно свистнул.
За шумом ветра Джиллиана не расслышала сигнала, но чуткое ухо скакуна уловило его, и он мгновенно, что не сразу осознала всадница, изменил направление и тем же аллюром поскакал в сторону своего хозяина. Все попытки Джиллианы направить его по прежнему пути терпели неудачу. Когда она поняла, что неуклонно приближается к месту, где стоит грозный муж, то не долго думая решилась на весьма опасный, если не целиком безрассудный, поступок – соскочить с мчащегося во весь опор могучего коня. Отпустив повод, она перекинула одну ногу через седло, оттолкнулась от его крупа, соскочила на землю,
Карлейль и его люди уже бежали к ней со всей скоростью, на какую были способны. При всем волнении за ее жизнь он не мог подавить злости и возмущения как тем, что она осмелилась сесть на его коня, так еще более тем, что с таким риском для жизни – конечно, назло ему – соскочила на полном скаку с седла. Успевал он на бегу ругать и себя за то, что никак не привыкнет к ее сумасшедшим выходкам, продолжающим вызывать у него, помимо сильнейшего беспокойства и раздражения, также и удивление, граничащее с уважением.
Сидя на траве, Джиллиана трясла головой, пытаясь избавиться от головокружения, и собралась уже самостоятельно подняться, когда могучий рывок оторвал ее от земли, чтобы тут же поставить на нее обеими ногами.
– Что, во имя Господа, – услышала она гневный голос мужа, – продолжаешь ты вытворять? Не успокоишься, пока не свернешь себе шею?
Джиллиана собралась с мыслями, чтобы ответить как можно достойнее, но не нашла ничего более разумного, чем пробурчать с детской обидчивостью:
– Отдайте моего коня, и тогда я не буду садиться на вашего!
На какое-то мгновение ей показалось, что он сейчас раздавит ей плечи, которые продолжал сжимать, но, овладев собой, Карлейль повернулся и отошел от нее.
Схватив поводья коня, который замер и продолжал стоять на том месте, где его покинул всадник, Карлейль веко-чил в седло, не прибегая к помощи стремян, подтянутых на целый фут выше, чем нужно для него. Потом наклонился и, легко подняв Джиллиану, положил ее через седло, лицом вниз.
Она пыталась вырваться, однако у нее ничего не получалось: он продолжал держать ее в таком же положении, словно нашкодившего ребенка, прижимая одной рукой к седлу и испытывая острое желание устроить ей настоящую порку, но понимая, что тогда победа, пусть и временная, может оказаться на ее стороне. Нет, он уже давно не мальчишка и не станет играть с ней, поддаваясь на ее полудетские провокации, которые могут привести к еще большим осложнениям.
Поняв наконец, что сопротивление бесполезно, она успокоилась. Даже вспомнила, как отец говорил ей что-то вроде того, что «если речь не идет о жизни или смерти, то не нужно затрачивать излишние силы на борьбу, особенно когда не видишь ясного пути к победе». Сейчас она оказалась именно в такой ситуации и, хотя поза для передвижения не самая удобная, решила терпеть и больше не сопротивляться. До поры, до времени.
К ее удивлению, Карлейль направил Саладина не по дороге к скале, на которой высился замок, а в селение и подъехал прямо к церкви, где бесцеремонно скинул ее с коня – так, что она упала на траву. Но прежде чем она успела вскочить, возмущенная таким обращением, и попытаться убежать куда-нибудь, он схватил ее за руку и потащил в церковь.
Там вот-вот должна была начаться месса, на которую пришел из замка брат Уолдеф, уже удобно расположившийся с требником в руках на одной из скамеек со спинкой и приготовившийся возблагодарить Господа за мир, воцарившийся в семье у Карлейля. И вдруг церковная дверь с треском распахнулась, и в нее ворвался сам Джон Карлейль, протащивший свою супругу через неф прямо к алтарю, где бросил ее к ногам перепуганного отца Ансельма с криком: – Я привел к вам своевольную заблудшую овцу, отец! Непокорную жену, пытавшуюся покончить счеты с жизнью!