Сильнейшие

Дильдина Светлана

— Думаю, тебе достаточно рассказали.

— Я слышал их слова. Не ваши…не твои.

— Так вот зачем ты пришел.

— Не только за этим, — сказал и понял, что сказал правду. — Но я… да, мне важно знать — от тебя. — С запинкой прибавил: — Можешь убить потом, если захочешь…

— Амаута! Как пересмешник, затвердил одно слово… — он задумался, подбирая слова. Никогда не умел рассказывать, вспомнил Огонек. Но тот скоро заговорил: — Мне едва сравнялось четырнадцать весен. Но крыс я ненавидел не меньше, чем сейчас. Они пришли

на земли, на которые не имели прав. И попытались взять золото, отхватить кусок… сбежать с награбленным. Я привел своих. Потребовал вернуть то, что они взяли. Они отказались, пытаясь кричать, что земля эта ничья. Оставили не все золото… хотели забрать на север. А я хотел видеть их трупы. Потом я узнал, что двое сумели выжить — сейчас бы не выжили.

Говорил зло, словно выплевывая даже не слова — шаровые молнии. Огонек не поднимал головы:

— А заложники? Я знаю, они были отправлены в Асталу…

— Девчонка сбежала. Мальчишка мертв… эсса! Надменная тварь…

— Ты его… как оборвалась его жизнь? — похолодел Огонек, не решаясь спросить в открытую. Тот мотнул головой, бросил:

— Не огорчайся. Жаль, но убил его все же не я. Ты счастлив? Теперь уходи наконец! — откинулся назад, упираясь затылком в ствол пихты. Смотрел в далекое небо.

«Теперь волосы будут в смоле». Огонек тронул его за плечо. Услышал:

— Уберешься ты или нет!?

Вместо ответа тот сорвал пучок травы и попытался стереть смолу — хоть тяжело было, в темноте-то.

Неожиданно Кайе опрокинул его на траву. Нажал на ребра чуть выше солнечного сплетения — Огонек теперь и повернуться не мог.

— Ты чего добиваешься? — спросил южанин.

— Ничего. Просто я уже сделал тебе больно. Сейчас не я тому виной, но, может, хоть что-то могу…

— Понравилось быть целителем?

— Понравилось, — тихо и уверенно ответил Огонек.

— Сбылась мечта? Все бедные кварталы благословляют твое имя, да?

Огонек промолчал. А глаза Кайе снова начали светиться не по-хорошему.

— А может, проверить, насколько сильна Ши-алли?

— Ты сам мне ее дал.

— Отлично! И я теперь не смогу свернуть тебе шею, да?

Огонек лежал неподвижно и смотрел на него. Тот убрал руку. Сказал безнадежно и совсем по мальчишески:

— Катись отсюда… Или получишь то, на что нарываешься.

Огонек сел. Перевел дыхание. Произнес, глядя в землю:

— Прости. А тебя считают чудовищем.

— И заслуженно.

— Ты не тронул меня в шатре и сейчас из-за того заложника? Из-за Айтли? Он тоже… был слабее тебя?

— Уходи же… — прошипел тот сквозь зубы. Огонек вспомнил — так, сквозь зубы, ругался один из пациентов Лиа, старый лодочник — пытаясь не кричать, когда Огонек промывал его рану.

Подросток поднялся. Понимал — сейчас и впрямь лучше уйти. А то… Кайе и без всякой Силы способен сделать с ним все, что угодно. А каково оборотню будет потом?

Брел сквозь заросли папоротника, не заботясь о том, что могут услышать шорох. К эсса возвращаться не стал, хотя знал — они еще не уехали.

Просто сидел и смотрел на узенький месяц. Над черными камнями шелестела невидимая трава. Совы кричали обиженно и гулко. А рассвет не торопился заявлять о себе, словно подчиняясь желанию подростка.

Когда небо наконец посветлело, прошуршали шаги — направление Огонек не взялся бы определить. Да какая, в сущности, разница, кто.

— Сидишь?

Тевари опустил голову.

— Хорошо быть предателем, правда? — спросил Кираи. В руке его тускло светился Солнечный камень — видно, северянин искал Огонька ночью, по темноте.

— Я не предавал никого, — глухо отозвался подросток.

— Неужто? Не только Лачи, меня… и родных своих тоже.

— Почему? Потому что не захотел убивать?

— Если бы. Ты еще и оружие врагу отдал.

— Ему не нужно такое оружие.

Кираи некоторое время походил кругами. Снова остановился рядом:

— Ладно. Пошли. Там…

— Что?

— Ничего.

Он явно хотел что-то сказать, но язык сковывала то ли воинская дисциплина, то ли иное что.

— Там… меня искали?

— Пока не до тебя. Впрочем, Лачи справлялся, где ты.

Огонек не успел подняться — рядом бесшумно возник силуэт. Было уже достаточно светло, чтобы разглядеть красный цвет одежды человека.

— Вот и кошка пожаловала, — сказал Кираи, рука потянулась к поясу, за оружием — и опустилась. Но смотрел он по-прежнему хмуро и зло.

Огонек вскинул глаза на обоих, ощущая тупое равнодушие. Кираи же не самоубийца… он сейчас просто уйдет. Надо тоже подняться… тело как ватное, но надо. Северяне уже готовы в путь, наверное. То есть Лачи со свитой…

Кайе и не переоделся — и Огонек снова увидел прорехи от радужных ножей. Целители… наверняка есть у южан. Значит, не подпустил. А с Огоньком разговаривал, будто совсем здоров. И сейчас:

— Убирайся отсюда, — сказал угрюмо. — Этот — мой.

— Я лучше своей рукой оборву его жизнь, чем отдам тебе. — В голосе северянина была боль. Неподдельная. Ученик ведь… даже, наверное, друг.

— Кираи, я… — открыл было рот полукровка.

Оборотень хмуро взглянул на Кираи, стал перед воином-эсса.

— Он мой. Попробуй тронуть… — и, не оборачиваясь, сказал Огоньку:

— Заткнись.

— Он хорошо тебя слушает. — Обронил северянин. — И энихи способны дрессировать людей?

Где-то кричит ночная хищная птица. А следом за этим криком, с другой стороны — вопль кролика, попавшего в когти. Ночь — время охоты.

Только уже рассветает.

— Он пойдет с нами на юг, — чуть склонена голова; Огонек знает прекрасно — это знак очень серьезный. Помедлив, кивает.

— Не сходи с ума, — Кираи обращался только к нему, и в голосе было непритворное волнение: — Подумай, что с тобой сделают!