Силуэты минувшего
Шрифт:
Когда к этому часу я прибыл в батарею, то обратил внимание на странную походку господ офицеров и не менее странные лица, особенно у молодежи. Тут я узнал о «счастливом» событии. На Мейендорфа было страшно смотреть. Видно погоны обошлись ему не дешево. Однако, он геройски сел на коня и благополучно прибыл в Красное село.
Здесь я думаю, будет уместно опровергнуть ложное представление о царе Николае, как о пьянице. Ни молодым, ни в более зрелые годы он не увлекался вином. Он никогда не позволял себе лишнего глотка, и скорее поражал своей умеренностью, чем невоздержанностью.
Однажды в Конном полку произошел такой случай. За ужином говорили о солдатской храбрости и о высоко развитом у многих понятия воинского долга. Приводили примеры. Рассказывали о разных трагических случаях. Один из офицеров напомнил, как часовой у порохового погреба в одном из польских городов во время большого пожара не покинул своего поста, хотя кругом все горело. Царь спросил: «Какую награду получил часовой?» – «Ровно ничего, Ваше величество, только высочайшую благодарность». Даже Николай, не склонный вообще к юмору, и тот рассмеялся.
Обычно, когда приезжал Николай в полк, то там собирались и бывшие служащие, какие-нибудь старые генералы, а также и те, кто перешел на гражданскую службу. Так в Конном полку за царским столом находился и барон Врангель, чиновник министерства иностранных дел. В это время как раз Австрия захватила Боснию и Герцоговину (1913 год). У Сербии шел спор с Италией и Австрией по поводу Скутари, порта на Адриатическом море, который русское правительство склонно было уступить Австрии за определенную компенсацию. Наше общественное мнение, т.е. мнение петербургских светских салонов, поддерживало притязания Сербии. В военных собраниях тоже шумели по этому поводу. Говорили даже, что на границе произошел уже бой Ахтырского гусарского полка с австрийской кавалерией… И вот, когда уже были провозглашены все полагающиеся тосты, кто-то из молодых офицеров вдруг спросил Врангеля в минуту наступившей тишины: «Скажи, барон, за сколько ты со своим министром продали Скутари Австрии?». Врангель страшно смутился и не знал, что ответить. Действительно, задать такой оскорбительный для русского правительства вопрос в присутствии русского императора было необычайной дерзостью. У более трезвых офицеров от ужаса похолодели ноги. Не слышать вопроса царь не мог. Что-то он скажет? Однако, Николай лишь усмехнулся, потрогал по своей привычке усы, и, не взглянув на Врангеля, взял рюмку, отпил глоток, очень милостиво посмотрев на смельчака-офицера. Видя это, кто-то из молодых предложил выпить за Ахтырский полк… Дипломатический инцидент был исчерпан.
Об этом случае много говорили в петербургском обществе, отмечая, что случись что-нибудь подобное при покойном Александре III, то от офицера-нахала осталась бы одна пыль. Да и вообще в его присутствии никто не имел права разговаривать, и даже члены его семьи, кроме жены, не смели сесть без его разрешения. Говорили, что, если бы он был жив, то Австрия не посмела бы захватить Герцоговину, не говоря уже о Скутари. Вспоминали его исторические слова, обращенные к министру иностранных дел Гирсу во время одного из очередных европейских кризисов. В это время Александр в шхерах финляндского залива ловил рыбу и отдыхал. Все европейские правительства волновались, так как могла разразиться война и с нетерпением ожидали, что скажет Россия, на чью сторону она встанет. Гирс тоже беспокоился, а Александр молчал и никакого решения не принимал. Наконец Гирс не выдержал, отправился на яхту к царю и спросил его, что ему сказать послам европейских государств, с крайним беспокойством ожидающих решения России? «Скажите им, – ответил Александр, – что когда русский император ловит рыбу – Европа может подождать».
Недаром Горький говорил про Александра, что как царь он был «большим мастером своего дела».
Каждый полк, куда приезжал «гулять» Николай II, старался угостить его хорошими песенниками. Поэтому во многих полках гвардии на музыкальную часть обращали большое внимание. В Преображенском, Кавалергардском и Финляндском особенно хорошо было поставлено это дело. В Преображенском полку был свой оркестр, пополняемый музыкантами-профессионалами, детский оркестр народных инструментов, в котором играли дети-подростки полковой школы и, наконец, песенники, в которые отбирались солдаты с хорошими голосами. Всей этой музыкой руководили музыканты-профессионалы высокой квалификации. Начальником над всеми музыкантами-преображенцами был в мое время штабс-капитан Кутепов. У Кавалергардов тоже была полковая школа для подростков, которая с большим успехом играла в разных общественных местах. Все эти ребята носили форму полка, и было забавно смотреть на них, как они старались изображать из себя взрослых солдат. Мысль подготовлять кадры военных музыкантов была сама по себе вполне правильной, но приходилось не раз слышать плохое о моральном воспитании этих юнцов, на которых самое отрицательное влияние оказывала казарма с её крайне разнузданными нравами. Все пороки улицы большого города были им не чужды. Казармы конной артиллерии были расположены в Виленском переулке и вплотную примыкали спиной к казармам преображенцев. Поэтому, у нас всегда были очень хорошо осведомлены обо всем, что делалось у соседей, и многое приходилось слышать такого, «что не снилось мудрецам».
Солдаты, проходившие курс военных наук в учебной команде, ворчали, что им приходится нести большую служебную нагрузку, и они мечтали скорее вернуться в батарею, где они пользовались значительно большей свободой. Действительно, помимо очень частых нарядов, их редко отпускали на воскресенье в Петербург. Поездки эти совершались по увольнительным запискам за подписью Линевича. Каждую субботу нам приходилось после занятий ходить к нему проситься в «город». Он нас отпускал без возражений.
Конец ознакомительного фрагмента.