Сильвестр
Шрифт:
А потом в Кремле, в Грановитой палате, чудной красотой и благолепием своим, заседал Собор лучших людей Русской земли — и митрополит, и епископы, и думные бояре, и дворцовые чины, и дети боярские, собранные из Москвы и иных городов по царскому прибору, смотря по заслугам и достоинству кого. Многие дни сидел тот Собор, прозванный людьми Собором примирения. И о многих великих и многотрудных делах говорилось на том Соборе, и о многих надеждах и намерениях своих поведал тогда царь ближним своим людям.
Сидели бояре и первосвященники, думали, потели в шубах своих, качали седыми своими бородами, пряча от царя и друг от друга насмешливую ухмылку либо сомнение, что то и дело вспыхивало у них в глазах в ответ на горячие, непривычные задором своим речи царские. Но настойчив был царь в
А в дальнем конце палаты, ниже всех, на угловой скамье сидел незаметный тихий человек — малознакомый кому прежде благовещенский протопоп Сильвестр. А рядом с ним на той же скамье, внимательно вглядываясь в лица говоривших, сидел другой малоизвестный человек, стольник царский Алексей Адашев-ныне постельничий царя и начальник Челобитной избы. Но хоть и не велики оба они были по достоинству своему, а нет-нет да и бросали многие родовитые бояре и могущественные иерархи церковные тревожный взгляд то на одного, то на другого из них, пытаясь угадать, что же у них на уме. Знал Собор, что и речь царя на Лобном месте, и речи его на самом Соборе готовил тот тихий протопоп. И знал Собор, что никакие важные дела не шли теперь мимо того сурового, строгого юноши, включая и самые тайные бумаги, что сносились обычно прямо к царю, в его постельничью казну.
Легко, светло было на душе в те дни у царя! И ясными, простыми казались тогда ему все цели его, и прямым, как летящая вдаль стрела, виделся ему его путь. Нет, конечно, и тогда уже не был он наивным ребёнком, и тогда уже видели глаза его и сомнения, и насмешку, и даже плохо скрытую неприязнь на лицах многих советников своих. Но, как сказано в Писании, «кто не против вас, тот за вас». Ни единого слова, противного замыслам царя, не было произнесено на том Соборе. И никто ни из высших иерархов церковных, ни из бояр, ни из воинских людей не перечил ему ни в чём, что бы он ни предлагал.
А предложил тогда царь многое. Прежде всего предложил он отступиться от векового обычая русского — кормления наместников и волостелей царских[32] за счёт тех городов и сёл, что входили в их наместничества, и лишить их, наместников, права высшего суда и над лучшими, и над чёрными людьми во вверенных им владениях. Многие тяготы и утеснения народу христианскому были от того кормления и от того наместнического суда. И редко кто из сановников царских, посылаемых в кормление, мог удержаться от соблазна играючи в кратчайший срок нажить себе богатства несметные за счёт государевых тяглых людей, отданных ему в управление. И пришло государство Российское от лихоимства и алчности тех кормленщиков в великую скудость и разорение, и надо было тот обычай менять.
Покряхтели, пожевали губами бояре и князья, почесали в затылках, но в конце концов порешили: быть по сему! Но только не враз, не в одночасье, а смотря по надобности и по удалённости земель и стран российских от Москвы.
Ещё предложил царь начать выдавать городам и волостям московским, которым пристало, губные грамоты, чтобы решали жители их-и служилые, и посадские люди, и вольные хлебопашцы — дела свои сами, соборно, по рассуждению и приговору своему, и подать бы в казну собирали, как по государеву обложению надлежит, и войску бы царскому радели, и людей бы в походы царские всем миром снаряжали, кому сколько царь укажет, и дороги бы строили, и мосты мостили, и от пожара бы береглись. А суд бы свой вершили тоже сами, малые дела, через выборных присяжных людей — старост и целовальников[33] своих. А большие бы дела, которые о душегубстве, или о разбое с поличным, или о колдовстве, сносили бы в наместнический либо царский суд, смотря по вине.
Высоко вознеслась тогда мысль царская! И далеко в даль веков проник он взором своим! Напомнил царь тогда боярам, и служилым людям, и всему Собору Земскому, что тем правом давно уже пользуются многие города во многих землях христианских, а начался тот обычай в городе Магдебурге. И какая есть причина, вопрошал царь советников своих, чтобы и в Русской земле тому обычаю наконец не быть?
Долго потом толковали о сём великом деле бояре и чины церковные, тряся бородами и хваля царя за мудрость его. Но не одна лишь хвала звучала в их речах: так-то оно так, говорили они, дело, спору нет, нужное, и многие выгоды сулит оно и державе Российской, и царской казне, и всему народу христианскому. Но пойдёт ли, приживётся ли такой обычай на Руси? Не привык русский человек сам собой управляться, сам за себя решать. Испокон веков полагался он во всём на промысел Божий, да на волю царскую, да на власть и силу ближних людей государевых — наместников и волостелей его. А ну-ка сами не примут люди московские такую новизну, сиречь тот дивный обычай иноземный? А коли примут, так опять не по-ихнему, а по-нашему, и опять начнутся на Руси смута и шатание, и опять всяк потянет к себе. Было уже так на Руси! Было — и Новгород Великий с буйным вечем его, и Псков, и другие, поменьше, города. А где что оно теперь? Нелёгкое дело затеваешь ты, государь! Не надорваться бы, не раскачать бы пуще прежнего державу твою… А всё ж попробовать, надо думать, стоит! Верим мы в счастье твоё, государь, и в юность твою, и в десницу Всевышнего, простёртую над тобой! Ну, а коли не пойдёт то дело великое, так ведь всегда можно и назад поворотить. Жили деды и прадеды наши без того права магдебургского, лишь по воле государей своих — проживём и мы!
И ещё предложил Собору царь отменить тамгу,[34] что взимал с торговых людей каждый наместник либо воевода на заставах и дорогах, ведущих во владения его, и отменить всякий сбор с торговли и других каких продаж на местах, и заменить то всё единым для всей Руси налогом на торговлю и на промыслы городские, взимаемым в собственную его, государя великого, казну. А нужно то всё затем, говорил царь, чтобы мог всякий человек, не опасаясь, ходить по Руси с товаром своим, куда его Бог наставит, и чтобы никаких препятствий и утеснений не чинилось ему нигде ни от наместников, ни от дьяков, ни от иных приказных людей по произволу и корысти их. И ещё предложил царь отменить все тарханные грамоты — и древние, и новые, — освобождавшие многих вотчинников и многие монастыри от тягот и повинностей царских, отчего казне российской учинился ныне большой убыток, а всему православному христианству обида и несправедливость. И ещё призвал царь бояр и начальников своих отложить всякий спор о местах и походах царских, и быть на войне без мест, и служить по всей правде и без всяких препирательств под началом того, кого поставит царь во главе полков своих, смотря по заслугам и воинскому умению, а не только лишь по чести и родовитости кого.
И на всё на то дал Собор царю своё полное согласие. И умилился царь такому единодушию и единомыслию всех лучших людей земли Московской. И возликовало сердце его, и впервые в жизни поверил тогда он, государь великий, в счастливую свою звезду. И умилился вместе с ним весь Собор московский, видя перед собой не мальчика, не злое и своенравное дитя, погрязшее в грехах и буйных прихотях своих, а мужа доблестного и зрелого, сознающего высокую правду свою. И даже самые спесивые, самые знатные и могущественные из бояр и князей московских, прирождённые Рюриковичи, равные достоинством и происхождением своим царю, а кто, может быть, и выше его, даже и они не могли удержаться на Соборе том от слёз, радостных слёз надежды. Господи, неужто пробил час земли Русской? Неужто воспрянет, наконец, и она от векового своего сна?
И совсем уж безудержный, не сравнимый ни с чем восторг охватил Собор, когда в последнее его сидение богомольный царь вдруг предложил расширить чин святых русской православной церкви, включив в него многих новых святителей и чудотворцев российских, славных в веках житием, и деяниями, и муками своими тяжкими во имя Господа нашего Исуса Христа. Плакали бояре и первосвященники, и обнимались, и лобызали друг друга, и славили юного царя за великую веру и благочестие его и за попечение его отеческое о благоденствии и спасении народа своего в жизни вечной.