Сильвия
Шрифт:
Под конец Ирма сказала:
— Не хочешь, чтобы я про нее вспоминала, верно?
— Про кого?
— Про Сильвию.
— Почему ты так думаешь?
— Мак, скажи мне, куда ты сегодня ездил? Что случилось?
— Ездил в тюрьму Лоунокс с полицейским по фамилии Франклин. Поэтому и машина моя вон там стоит, так что можно потом покататься, если захочешь. Я машину взял, чтобы до Лоунокса добраться.
— Ничего не хочешь мне про это рассказать, Мак?
— А что рассказывать?
— Не знаю, — сказала Ирма. — Но я же вижу, что-то с тобой сегодня произошло…
— Точно.
— Это из-за Сильвии?
— Ну да… Понимаешь, там в Лоуноксе сидит один гнусный тип, сводник, наркоман, его Физелли зовут.
— Почему ты так волнуешься, Мак? Ты же такой выдержанный.
— А ты бы на него посмотрела, тогда бы не задавала вопросов.
— Извини, Мак. — Она явно испугалась, ничего не могла понять, и я положил ладонь ей на руку, улыбнулся.
— Послушай, Ирма…
— Ой, Мак, — перебила она, — я же не вмешиваюсь, понимаю, у тебя работа, только ведь мне хочется все с тобой делить. Наверное, я глупая, но ничего не могу с собой поделать. — Она смотрела на меня умоляюще. — Господи, ну что меня за язык тянет? Ведь ничего же толком не знаю!
И тогда я ей рассказал про Физелли, про Брейди, вообще про Лоунокс, рассказал, что мне удалось узнать насчет Сильвии. Когда я закончил, она долго молчала, теребя салфетку.
— Вот так, — добавил я, раздраженный ее безмолвием.
— Но ведь этот Физелли, как ты его описываешь, — сказала она, — он же, вернее всего, врет.
— Конечно, врет, привык врать, только должна быть причина, если он что-то скрыл. А тут я причины не вижу. И потом, знаешь, он уже позабыл, как надо врать, чтобы не заметили. Сразу видно, что выдумывает.
— Может, это не та Сильвия?
— Ты правда так думаешь?
— Нет, Мак, — вздохнула она. — Давай на машине покатаемся.
И тут напряжение между нами спало, не оттого что эти несколько слов что-то значили, просто она их выговорила как-то по-особенному. Мне вдруг показалось, что я знаю про нее все, не по наблюдениям, не потому что я для себя мысленно все разложил, как раз наоборот, я понял, что не знаю о ней ничего и в то же время знаю все — вот и разберись. Как бы это выразить — ну вот особенное чувство такое. Я понял, что Ирма Олански человек глубокий, что она умница и настоящая, а себе я стал противен — как же, смотрите, какой хлыщ, в два счета женщину в постель уложил, хлоп-хлоп и готово, а завтра-послезавтра я уеду из Питсбурга, и все будет между нами кончено. Еще скажи спасибо, что я тебя своих милостей удостоил, Ирма; о Господи, до чего же я ненавижу всех, а себя в первую очередь. Да, себя даже больше, чем этих скотов вроде Физелли или Брейди. Себя.
Она говорила:
— Мак, Мак, да встряхнись ты, наконец. Смотри, какая луна, а звезд-то, даже вчера меньше было.
Мы катили среди холмов над городом, и я спросил у нее:
— Скажи, зачем вы так делаете?
— Что делаем, Мак?
— Ну что, тебе объяснять нужно? Зачем вы себя ведете как потаскухи, раз уж тебе угодно все своими именами называть.
— Мак!
— Ладно, прости. Но зачем?
— Почему ты меня об этом спрашиваешь? Ведь ты знаешь жизнь, а я что, так вот и проторчала у себя в библиотеке.
— Но ты ведь женщина.
— Да, Мак, а что такое потаскуха?
— Ты что, слов таких никогда не слышала?
— Не надо надо мной смеяться, Мак, я же с тобой серьезно говорю. Ты лучше скажи, а среди вас, мужчин, сколько таких вот потаскух отыскалось бы, если рынок устроить, чтобы женщина могла себе друга отыскать, когда приспичит?
— Не понимаю, о чем ты.
— Все ты понимаешь. И понимаешь, что это такое, когда тоска тебя давит, все из рук валится и от одиночества деваться некуда, словно ты выброшена на свалку и никому до тебя нет дела. Что еще остается, сам подумай, а вы ведь на это всегда клюнете, будто не знаешь.
— Ладно, оставим, — сказал я.
— Я же все понимаю, Мак, все. Когда ты уезжаешь? Ведь в Питсбурге тебе больше делать нечего, и ты не вернешься, верно?
— А ты, правда, это наперед знала, Ирма?
— Конечно.
— Ну скажи, что тут можно сделать?
— Я весь день про это думала, — ни обиды в ее голосе, ни тоски, просто говорит, что есть. — Поздновато мне, Мак, как девочке, влюбляться, да и очень уж быстро у нас с тобой все вышло. Только знай, я бы за тобой куда хочешь поехала, чтобы нам быть вместе, но я тебя ни о чем не прошу, Мак, не хочу, чтобы ты вину свою чувствовал, не упрашиваю, чтобы взял с собой. Такая жизнь — ну поплачу немножко и успокоюсь. Ты ведь ничего сделать не можешь. Даже если бы захотел, все равно не мог бы тут остаться, и никогда тебе ни с одной женщиной не будет хорошо.
— Ты так уверена?
— А что сомневаться, Мак? Ты же, если влюбишься, то не так, как другие, у тебя это непременно вроде болезни будет.
— Влюблюсь?
— Да ты уже влюбился — в Сильвию, конечно. Я это сразу поняла, как только ты первый раз ее имя назвал.
Глава VIII
Разыскать Джона Кароки оказалось несложно. Заглянул на следующий день к Франклину, и он мне выложил его досье: три задержания по пьянке, три других — за хулиганство в общественных местах, еще одно за драку, еще два за безобразное поведение, да попытка изнасилования, да мелкая кража. Два года восемь месяцев в Айрон-Сити и еще три короткие отсидки в участке.
— Видите, какой чудесный народ у нас, вот вам радости полицейской службы. Зачем он вам понадобился, Маклин?
— Так, надо несколькими словами перекинуться.
— Вы тоже прелестную себе компанию подбираете, сначала Физелли, теперь эта мразь.
— Адрес его у вас есть?
— Последний вот этот: Пибоди-стрит, 207. С милю отсюда. Поезжайте по Либерти, держитесь в левом ряду. Переулочек такой неприметный. Спросите полицейского, если соберетесь.
— Спрошу, Франклин.