Симарглы
Шрифт:
Станислав Ольгердтович — а это был, конечно, он — уселся позади Лены, так что та оказалась зажатой между двумя телами.
— Корнет, не могу одобрить ваших методов! — крикнул он, так как симорг уже танцевал на месте, хлопая крыльями и нетерпеливо фыркая. — Девочка сама не своя, а ты ее тащишь.
— Да ладно тебе! — беззаботно улыбнулся Вик (Лена явственно чувствовала улыбку в голосе, хотя не видела ее). — Бой научит.
И симорг прыгнул вверх.
Совершенно точно помню дату,
Она сказала:
— Дети, возьмите листочки и напишите, что для вас самое главное в жизни.
Сейчас я ответил бы на этот вопрос не задумываясь. Тогда это было сложно…
…Маленький Сергей берет маленькую картонную открытку. Открытка самодельная, на обложке — красный и желтый кленовые листья. За окнами дождь, из-за которого, между прочим, отменили поход в соседний ДК. Дождь не плачет, дождь равнодушно течет по серому стеклу, и тускло-желтые тополя мокнут в школьном палисаднике. Палисадник не очень широкий, огражден забором из металлических трубочек. Сергей знает, что у самого этого забора идет тропинка, на которой собачники всех окрестных домов выгуливают собак. Знает, потому что сам гулял там с Рексом. А сейчас приходится сидеть в ярко освещенном классном кабинете, и смотреть на скучные бледно-зеленые парты, и на белый тюль с золотой каймой, что качается в окне. «Целых десять лет…», — подумал мальчик, и разум спасовал перед таким невозможным сроком.
Он задумался. Писать ничего не хотелось.
— Почему ты не пишешь? — спросила учительница, Алла Андреевна. У нее были удивительные глаза. Она подвела их нежно-голубыми тенями, она спрятала их за дымчатыми стеклами очков… и все равно они цепляли, даже впивались. Мутно-зеленые, как бутылочное стекло, они и в самом деле казались стеклянными осколками. — Надо написать. Твоим родителям будет потом приятно прочесть то, что ты написал в твой первый день.
Ее фраза царапнула чем-то… Сергей не смог бы сказать сразу, чем. Но потом оно стало понятно.
«Родителям будет приятно… а мне самому?».
Сергей молчал.
— Что ты сейчас больше всего хочешь? — упорствовала учительница. Ей словно было важно выколотить что-то именно из него, как будто мало было других учеников в классе.
— Пойти домой и гулять с собакой, — буркнул Сергей. Он был честным ребенком.
— Замечательно, — удивительные глаза сощурились. — Значит, ты хочешь быть свободным.
— Свободным?
— Да. Это очень важно, — она выпрямилась и отчеканила на весь класс. — Наше советское государство сражается за свободу всех детей и вообще всех людей. Это одна из его главных задач.
…Потом я узнал: когда она говорила что-то мне — это было действительно то, что она хотела сказать. То, что она говорила громко, другим, перед всем классом — не более чем притворство. Лишь гораздо позже я понял: чтобы оставаться свободным, надо лгать, и лгать постоянно.
Тогда пришла только мысль: «Родителям нужно, чтобы я писал в этой дурацкий карточке, а мне самому — нет».
Безбрежное небо распахнулось над ними — во всю ширь. Лене захотелось заорать от ужаса и восторга — или заплакать. Яростный ветер трепал крылья, трепал волосы, трепал белые облака, что клочьями неслись высоко-высоко наверху, вышибал слезы из глаз.
— Ах, жаль, облака сегодня мелкие! — крикнул Вик, когда Голиаф начал набирать высоту.
Облака мелькнули мимо клочьями мокрой ваты и пропали. Высокий, ломкий до черноты купол сомкнулся над ними — накрыв души, и на минуту предоставив единение с собой. Симорг выровнялся и летел ровно и спокойно, мерно хлопая крыльями. «Кто я?» — почему-то подумала Лена, и мысль это, пришедшая невпопад, показалась очень естественной.
А потом мир понесся вниз.
Белая пелена, уже значительно более плотная, расступилась, обнажая город. Утренний, затянутый смогом и освещенный лучами солнца как неумелая, ненастоящая декорация. Башня телестанции ткнулась в небо слепым котенком, подмигнули электронные часы на здании вокзала… Живая игрушка, конструктор, разбросанный большим ребенком по серому ковру. Уродливое, неуклюжее создание, на которое можно смотреть только сверху, но жить в нем нельзя.
— Впечатляет, да? — весело спросил Вик.
Еще через несколько секунд город обрел реальность, снова предъявив на Лену свои права.
Вик довольно ловко спрыгнул со спины симорга еще до того, как зверь окончательно опустился во дворе какой-то школы, за разрушенной теплицей. Что за эпидемия — лет десять назад теплицы горели по всему городу, а, может статься, и по всей стране. С другой стороны, школьникам, избавившимся от добровольно-принудительной повинности, можно только позавидовать.
Станислав Ольгердтович ссадил Лену, а Вик принял. Здесь, на Земле, парень казался старше и обеспокоенней: между бровями появилась вертикальная морщинка, лицо заострилось и повзрослело. Лена заметила, что одежда на нем как-то неуловимо поменялась: вместо летнего «курортного» ансамбля возникла черная ветровка, из которой высовывался ворот серого вязаного свитера, и серые же брюки. Лену, однако, холод продрал до костей. Клацая зубами, она сняла с пояса свитер и натянула его.
Станислав Ольгердтович что-то накинул ей на плечи. «Что-то» оказалось вполне приличной женской кожаной курткой. Сам старший симаргл тоже приоделся согласно сезону — когда успел? — правда, почему-то в военное. По погонам — подполковник.
Лена натянула куртку на себя, еле попав руками в рукава. Откуда он взял эту штуку? Что это за фокус? И никаких тебе спецэффектов.
— Что теперь? — мрачно спросил Станислав Ольгердтович. — Девушка у нас есть, причем достаточно похожая на человека… И как, по твоему, надо сделать так, чтобы черти на нее среагировали?
«Похожая на человека? Это как понимать? Я что, такая страшная?»
— Проще простого! — Вик беззаботно взмахнул рукой. — Надо завязать на нее узел противоречий.