Симеон Гордый
Шрифт:
– Здравствуй, великий князь! Мы к тебе не с бедою, не со враждою! Мыслит с любовью к тебе князь наш, Любарт Гедиминович, и просит за себя сестричну твою, дочерь князя Костянтина Ростовского! Будь отцом, будь и сватом, яко старший ты середи всех князей владимирских и без воли твоей неможно ничто сотворити в русской земле!
Послы еще долго говорили, один сменяя другого, и о Любарте, и о богатствах волынского князя, отбившегося от ляхов, и о том, что не станет утеснения дочери Костянтиновой в исповедании веры православной. Семен, слегка склонив голову, слушал, вспоминая сестру Машу, ее легкую твердую поступь, ее стремительный лик, задышливую в последние годы, торопкую речь… И вот теперь дочерь на выданье! Новое поколение упрямо приходит на смену. Что принесет оно себе и Руси? И на миг, только на миг, так не захотелось отдавать сестричну, племянницу, князю литовскому на далекую и уже чужую Волынь! Перемог. Брак был почетным. И честь – в том, что к первому обратились к нему, – была немалая. Кажется, он за протекшие годы, неведомо сам для себя, сумел-таки утвердить уважение к власти великого князя владимирского, сумел без крови и слез, без войн и почти без походов, не теряя людей и не зоря волости. Еще и то стоило взять в ум, что Любарт приходил родным братом покойной Анастасии-Айгусте, а также крещенному Симеоном Явнутию, и ежели кто из Гедяминовичей мог еще когда-нибудь противустать Ольгерду и утвердить православие в Литве, то это был и это мог единственно князь Любарт. Послам было дано согласие и обещана помочь в сватовстве.
А вскоре иные послы пожаловали на двор великого московского князя. Сам Ольгерд прислал с тою же просьбой «о славном деле, о сватовстве». Отведя приличный срок после смерти первой жены, литвин обращался теперь к великому князю Семену, прося руки свести Семеновой, тверской княжны Ульяны, дочери покойного Александра.
Сватовство Ольгерда застало Семена врасплох. Только что, седьмого сентября, Мария разрешилась от бремени сыном. Младенца, названного Михаилом, крестил сам митрополит Феогност. Все было очень торжественно, для крещения выставили новую серебряную купель, восприемницами младеня были боярыни виднейших родов – Вельяминова да Клавдия Акинфична… И тут к растерянно-счастливому, захлопотанному отцу подступили Ольгердовы послы.
Давний ворог теперь набивался в родство. С кем? С ним, великим князем владимирским, или с тверским домом, домом покойного Александра? И хотелось, ох как хотелось на радостях думать, что с ним, что проученный Ольгерд утих и оставил свои хитрые ковы, что брезжит заря союза восточных православных государей противу общих ворогов… Ох как хотелось верить!
Знал ли Семен, что вскоре последуют иные свадьбы? Что Ольгерд выдаст свою дочь Аграфену за сына суздальского князя?
Что в один и тот же день двадцатилетний тверской княжич Михайло, которого уже теперь боготворит Тверь, женится на дочери Костянтина Василича Суздальского, старого супротивника Симеонова?
И что не о мире с владимирским князем мыслит Ольгерд, а о том, чтобы помочью родственных связей сколотить союз всех недовольных Москвою, взять в кольцо великого князя Семена, объединив против него Тверское, Ростовское и Суздальское княжества, которые вкупе были не слабее Москвы?
Что вскоре начнет он бешеную борьбу в Цареграде и на Руси, ладя оторвать православную Литву от владимирской митрополии?
Что свадьба его на Ульянии Тверской через два десятка лет выльется в союз с Михаилом Александровичем Тверским, дерзнувшим в ту пору поворотить историю, выльется в бои и походы, залившие кровью всю залесскую Русь?
Конечно, не знал!
Но почуять мог, и почуял, и начал теперь сомневаться в том, что давеча так охотно пошел навстречу Любарту Гедиминову.
Уважительность Ольгердова была неспроста. Настасья, конечно, согласится на этот брак с радостью. Шутка – выдать двух дочек за великих князей! А он, Симеон, мог бы и помешать опасному браку, и это, конечно, предвидел Ольгерд. И не потому ли первым послал к нему свататься князя Любарта?
На совет призвали самого Феогноста. Ольгерд предвидел все. Торжественно заверил, что его будущая жена будет иметь своего православного попа и домовую церковь. Быть может, убедясь в тщете недавних гонений на христиан, крещеный Ольгерд решил опять перекинуться под крыло греческой церкви?
Но и отказать великому князю литовскому, тем паче после свадьбы Любартовой, было почти что объявлением войны. И перед Машею… Ульяна как-никак сестра ей! Представил высокого, осанистого, крупноносого Ольгерда, в полседой бороде, – пятеро взрослых сыновей, шутка ли! – и юную Ульянию рядом с ним, стало нехорошо. И опять, скользом, поглядел на Марию. И он много старше жены, а уже и не чует разницы. Общая постель и заботы семейные скоро уравнивают супругов!
Решило и то рассуждение: Василий Михалыч, нынешний князь тверской, зело не стар. Скоро ли сядет на стол Всеволод? А и сядет, всех-то Александровичей четверо! Нет, не страшен Симеону и Москве Ольгердов брак!
Предвидеть грядущего не может никто, тем паче такого грядущего, которое надвигалось, пока еще незримо, на Владимирскую Русь. И Симеон совершил ошибку, которой не избежал бы, пожалуй, даже его многоумный отец, дав согласие на брак Ольгерда.
А Ольгерд? Величественный, румянолицый даже в старости, с высоким челом, звучным и приятным голосом, исхитренный в знании языков и навычаев многих стран, не пивший ни вина, ни пива, сохраняя тем бодрость телесную и остроту ума, – Ольгерд сумел всецело пленить юную Ульянию, ставшую ему верной и преданной супругой. Он был и вправду красив, и порою неотразим. По описанию одного немецкого хрониста, прекрасно ездил верхом и только ходил, слегка прихрамывая на правую ногу – черта чёрта.
Ольгерд, как показало время, предвидел все. И только одного – неисповедимости путей грядущих – не мог ни предвидеть, ни рассчитать, ни преодолеть Ольгерд.
Младенец Михаил, сын великого князя Семена Иваныча, прожив всего несколько месяцев, умер от непонятной хвори в исходе зимы того же 1349/50 года.
Глава 103
– Князь у себя?
– Сожидает.
Слуги, низко склонясь перед митрополичьим наместником, раздвигают занавесы дверей. Алексий неслышно проходит в покои Семена. Ордынские ковры заглушают звуки шагов.
Князь Семен лежит, скинув зеленые сапоги и ферязь, лежит, хотя еще нет скончания дню. Лежит на застланной постеле, а не на лавке, под раздвинутым пологом из палевой восточной камки, прямо на шубном одеяле, кинув под себя домашний холщовый вотол и положивши курчавый овчинный полушубок под голову. Словно и не в опочивальне княжой, а где-то на путях-дорогах, в гостевой избе.
Завидя Алексия, он с видимым трудом встает, принимает благословение и вновь ложится, валится бессильно навзничь, кинув одну руку под голову.
Мария выходит неслышно из опустевшей детской, подходит под благословение Алексия, подвигает ему сама легкий раскладной стулец от налоя, тревожно окидывает взглядом супруга своего, заботно – изложню, лавки, кованые ларцы, книги, нет ли какой нечистоты, брошенной тряпицы в покое? Но все в поряде, и кувшин с квасом, и тарели с коржами и мочеными яблоками стоят на столе. Она удаляется, дабы не мешать мужской беседе.
– Меня все приходят утешать! – хрипло говорит Семен, глядя в потолок. (В покое полутемно, маленькие оконца в косоплетеных переплетах со вставленными кусочками цветной слюды уже померкли, и лишь последние капли дневного света то старым золотом сквозь кружево морозных цветов, то синью, то густым мерцающим раствором гречишного меда пробегают по оконницам. Горит одинокая свеча, и от нее на лице великого князя желтые обводы теней.) – Даве Андрей Иваныч Кобыла приходил… У самого пятеро сыновей, один другого краше и возрастнее.