Симфония Шуберта
Шрифт:
А.С.МАКАРЕНКО
СИМФОНИЯ ШУБЕРТА
Ужин, как обычно, был в шесть часов. За ужином секретарь совета бригадиров Виктор Торский прочитал приказ:
"Несмотря на героическую штурмовую работу колонистских бригад, остается еще много дела. Поэтому совет бригадиров постановил: сегодня время с восьми часов вечера до трех часов ночи считается как рабочий день с перерывом на обед в одиннадцать часов. Рапорты бригадиров - в три часа пятнадцать минут, спать - в три двадцать. Завтра встать в девять, построиться к первомайскому параду в десять часов.
Заведующий колонией - Захаров,
ССК - Торский".
Производственный
Зато в самой колонии не управились; И в главном здании и в литере "А", где расположились спальни, успели побелить, но не успели устроиться. В колонии сейчас точно после погрома. По всем комнатам, по коридорам разбросана мебель, валяются клочки бумаги, куски фанеры, стоят у стены рамы, лестницы, щетки...
Торский - в кабинете Захарова. В кабинете, как в боевой рубке. Против Торского сидит садовник и просит:
– Это ничего, что ночь, вы же все равно будете работать... А цветы кто приготовит? Вы же мне обещали давать по десять человек, а давали по пять.
Торский смотрит на садовника и бурчит:
– Днем вам дали сорок человек, днем мы решили все кончить, а ночь оставили для себя. А теперь вы опять просите. Это же ночь, поймите, это наше время!
– Товарищи, так и розы ваши и гвоздики ваши... Я же не успею...
– Сколько вам?
– Десять человек.
– Три. Похожай, дашь из твоей бригады троих?
– Виктор... Да откуда же я возьму? У меня театр!
– У тебя все комсомольцы. Управишься. Давай.
– Ну, есть, - недовольно тянет Похожай и вытаскивает из кармана блокнот, чтобы выбрать для садовника самый слабый рабочий комплект. Садовник все же облизывается от удовольствия. Торский напоминает ему:
– Только с восьми! Алексей Степанович сказал: до восьми - полный отдых.
Дирижер оркестра, толстый, краснолицый Лошаков, прослушал этот драматический отрывок и исчез потихоньку. Через пять минут откуда-то донесся слабый сигнал. Заведующий колонией Захаров, подняв голову от бумаг, спросил удивленно:
– Почему сигнал?
Дежурный бригадир маленький Руднев сорвался со стула:
– Да кто же это играет?.. Сигналка - вон лежит! На маленьком столике лежала длинная труба с белой лентой. Никто в колонии не имел права давать сигнал, кроме дежурного трубача по приказу дежурного бригадира.
– Это они сами... сами играют... Нахально играют "сбор оркестра"!
Руднев смеется и вопросительно смотрит на Захарова:
– Разогнать?
– Жаль... Знаешь что... пусть они... поиграют, ведь у них завтра концерт.
***
Захаров
– Пойдемте послушаем музыкантов, они разучивают прекрасную вещь, я уже два раза слушал: симфонию Шуберта.
В будущей физической аудитории, где уже стоят стеклянные шкафы, за столами музыканты. Кажется, что их страшно много. Дирижер отделывает симфонию Шуберта. Захаров и Василевский присели в сторонке.
Захаров устал, но нужно приготовиться к еще большей усталости, и поэтому хорошо прислониться головой к холодной стене и слушать. Он различает в сложном течении звуков то улыбки, то капризы, то восторженную песнь, то заразительный хохот, то торжественный звон. Пять лет назад он создавал этот замечательный оркестр, который считается теперь одним из лучших в стране.
Сорок мальчиков, сорок бывших бродяжек, играют Шуберта. Они поглядывают на Захарова и, вероятно, волнуются...
Дирижер кривится и бессильно опускает руки и голову - музыка нестройно обрывается.
Дирижер смотрит на Головина - большой барабан. Захаров еле заметно улыбнулся: он знает, сколько мучений испытал дирижер, пока нашел охотника на этот инструмент.
– Сколько у тебя пауза?
– страдальчески-вяло спрашивает дирижер.
– Семь, - отвечает Головин.
– Семь! Понимаешь, семь? Это значит шесть плюс один, или пять плюс два, но не три, не три, понимаешь, не три! Надо считать!
– Я считаю.
– Наконец, надо на меня смотреть.
– И на вас смотреть и в ноты смотреть...
– говорит Головин недовольным баском.
– Чего тебе в ноты смотреть? Написано семь, сколько ни смотри, так и останется семь.
– Вам хорошо говорить, а мне делать нужно. Мальчики хохочут, смеется дирижер, смеется и Головин.
– Чем вы его накормили сегодня? Сначала!
***
В восемь часов вышел на площадку лестницы Володька Бегунок и проиграл сигнал на работу. С лестницы спускаются девочки в красных косыннках. Сегодня у них геройская задача - навести блеск на все окна, на все стекла шкафов, на все ручки.
Первая бригада Зырянского развешивает по аудиториям, спальням и залам портреты и зеркала - этой работы хватит на всю ночь. Не меньше работы досталось и третьей бригаде: на всех дверях надо прикрепить стеклянные голубые таблички, на которых золотом написаны названия комнат. Шестнадцатая бригада девочек приводит в порядок столовую. Шестая натирает паркет. У каждой бригады своя задача, - и задача большая,
По всем коридорам и залам рассыпала свою агентуру четвертая комсомольская бригада, пользующаяся сегодня монопольным правом переносить мебель из помещения в помещение. Уже в начале вечера бригаду назвали "Союзтрансом". "Союзтранс" доставляет грузы по указанию дежурного бригадира и об их дальнейшей участи не заботится. Вот принесли из столярной огромные шкафы для химической лаборатории, вот притащили из подвала несколько зеркал, доставили в классы десятки столов... И вот уже весь "Союзтранс" отдыхает в кабинете, и бригадир Скребнев говорит, усмехаясь: