Симфония времени и медные трубы
Шрифт:
Глава 11
Укрепление исполнительского мастерства оркестра, беспрерывно растущий репертуар его вызывали необходимость больше и внимательнее работать с музыкантами. Теперь уже Егоров не укладывался в рамки расписания, утверждённого командиром части! Часто Егоров уставал, но ещё более часто он приходил в состояние удивлённого радостным положением того, что оркестр, этот сложный инструмент, состоящий из многих отдельных исполнителей, в армейских условиях – всегда под рукой! В любой момент оркестр был на месте и готов приступить к исполнению своих обязанностей. Этого никогда не было в гражданской дирижёрской практике Егорова.
Пользуясь тем, что он может проверить
Музыканты не возражали против этих занятий, хотя они и не были предусмотрены в расписании, они видели неподкупную заинтересованность Егорова в улучшении оркестрового звучания, да и сами понимали: чем лучше они будут играть, тем больше их будут ценить в части.
Однажды Егоров засиделся в оркестре чуть ли не до отбоя!
Посмотрев на часы и увидев, что времени уже много, он оделся, затянул потуже пояс, попрощался и вышел из домика. Яркая луна освещала лагерь и лес, приютивший его в своих кущах. Снег серебрился на шапках деревьев, на крышах землянок. Из труб землянок вился дымок, печи протапливали на ночь. Был морозец, но не жгучий. Дышалось легко. Егоров не спеша шёл по главной линейке лагеря и обдумывал план своих работ на завтра. Позади он услышал быстрые, энергичные шаги. Снежок так и поскрипывал под твёрдой поступью. Через несколько мгновений кто-то догнал Егорова и дружелюбно взял его под руку.
– Что так поздно? Где так засиделся?
Егоров увидел рядом с собой Восьминина, старшего политрука, помощника начальника политотдела части. Восьминин был высокого роста, отличного сложения, всегда был бодрым, в хорошем настроении. Красноармейцы его уважали и считали «своим парнем».
– Да работал в оркестре, увлёкся, вот и не заметил, как время прошло, – ответил Егоров.
– Правильно! Да и то сказать, задержался или не задержался, никто тебя не ждёт, да и думать о доме меньше приходится за работой-то! – вдруг неожиданно потеплевшим голосом сказал Восьминин.
Несколько шагов они прошли в ногу молча. Затем Восьминин что-то спросил у Егорова, что-то совсем постороннее, а затем, помолчав, он опять крепко взял Егорова под руку и спросил:
– Скажи мне, дорогой мой друг, ты всех своих людей знаешь?
– То есть как это всех? – не понял Егоров. – Всех своих я знаю постольку-поскольку…
– Вот именно, поскольку… – сказал Восьминин. – Ну ты их знаешь по фамилиям, именам, званиям, знаешь, кто на чём играет, знаешь – вернее, чувствуешь, – кто из них будто бы хорош, а кто плох! Так ведь? А всё остальное знаешь? Кем они были до появления здесь, что делали, какими интересами жили? Этого-то ведь не знаешь, а, быть может, кое о ком и знаешь, но всё-таки не обо всех. Так ведь?
И тут Егоров не утерпел, рассказал Восьминину об открытии с Петровым. Что этот музыкант оказался всё-таки сапожником.
Восьминин рассмеялся, потом заметил, что это не большая беда, что, конечно, Петров хотел сжульничать, но бывают дела и хуже…
– Да вот, зайдём к нам в политотдел, я тебе покажу кое-что! – сказал он Егорову и повернул на дорогу к штабу.
Войдя в одну из комнат политотдела, Восьминин отпер дверцу одного из сейфов и вынул оттуда пачку личных дел.
– Так, так, а… вот и оркестр, – сказал он. – Ну, Егоров, называй фамилии своих артистов.
Егоров начал перечислять своих музыкантов. Восьминин отыскивал их папки, откладывал в сторону и, кажется, чего-то ждал.
– Кухаров… – произнёс Егоров.
– Кухаров, Кухаров… вот он, голубчик! Так. Ну ладно, Егоров. Бери-ка его дело и читай внимательно. Смотри в обморок не падай в случае чего! Читай не спеша. А потом поговорим. А я поработаю тоже!..
Он протянул Егорову папку, довольно тощую, как говорят, «незавидную», сам же достал из ящика стола какую-то бумагу и стал что-то писать.
Егоров раскрыл папку и начал читать. Чем дальше он читал, тем его лицо выражало всё большее и большее недоумение. К концу чтения, когда папка подходила уже к концу, Егоров в обморок не упал, но весь его вид выражал совершенное изумление.
Он прочитал всё до конца, положил папку на край стола и задумался.
Восьминин увидел это, положил свою ручку в чернильнице, внимательно посмотрел на Егорова и спросил:
– Ну как? Узнал теперь одного из своих подчинённых? Понял?
– Да-а-а, – только и мог сказать Егоров.
– Ну, давай решать, как с ним быть. Теперь его судьба только от тебя, от его командира, зависит. Теперь без твоего решения никто его судьбу не решит. Давай будем думать!
Трудно было думать Егорову! Такого положения в его жизни ещё никогда не было.
Что же его так смутило? В деле Кухарова была вложена бумага от военного комиссара того района, где он был призван в Красную Армию. Содержание бумаги было жизнеописанием Кухарова, и из этого документа было видно, что Кухаров уже давно, несколько лет тому назад, был членом, а потом и главарём действительно бандитской шайки! Эта шайка специализировалась на ограблении товарных поездов, причём грабила вагоны с ценным грузом, например, с кожами, мехами. Шайка была великолепно организована, имела своих агентов на узловых станциях железных дорог, эти агенты узнавали всё нужное о грузах, их количество, качество, уточняли маршруты, порядок вагонов в поезде, время выезда, словом, все эти данные телеграфировались шифром главарю (в данном случае Кухарову), а основные силы рассчитывали время прихода этих поездов через их «точки», принимали меры к затруднению движения поездов, например – смазывали рельсы салом, находили другие средства к затормаживанию и, наконец, грабили вагоны. В том случае, если поездная бригада оказывала сопротивление, членов её выводили из строя, а то и убивали. Кухаров руководил всеми этими операциями бесстрашно и со знанием дела! Шайку ловили, и Кухаров тоже был пойман, арестован и осуждён на большой срок пребывания в концентрационном лагере. Но в концлагере он стал активно работать, через короткое время вошёл в доверие к лагерному начальству, стал чем-то вроде агента по снабжению, получил так называемое «расконвоирование», другими словами – право свободного входа и выхода, получал благодарности чуть ли не от Центрального Управления лагерями (ЦУЛАГ) и, добившись того, что ему было обещано досрочное освобождение, в один прекрасный день сбежал на автомашине лагеря! Его при помощи собаки нашли в ресторане Киевского вокзала г. Москвы, где он, очевидно, чувствуя себя уже в безопасности, праздновал своё «освобождение» с несколькими встретившими его друзьями. Увидев подходящих к нему оперативников, он даже не пытался бежать от них, а только попросил разрешения допить то, что ещё не было выпито, и сказал: «Что же, сорвалось!»
Срок пребывания в лагере ему был намного увеличен. Но работать в лагере он стал с ещё большей энергией и усердием. Свой «подорванный» авторитет он скоро восстановил. Снова добился доверия. И… бежал снова. Но теперь его маршрут был совсем другим. Москва оставалась в стороне, и он благополучно явился к себе домой, в город К**, но через несколько дней началась война, и он, решив прекратить своё «подпольное существование», сам явился прямо к военному комиссару и, попросив его внимания, всё ему сам изложил и попросил отправить на фронт. Тут-то, очевидно, и пришла ему в голову мысль указать свою военную специальность как музыканта. А что же? Расчёт прямой! Ну как может военный комиссар, человек, очевидно, далёкий от музыки, проверить музыкальные данные какого-то рядового? Расчёт был верен, как музыкант Кухаров и предстал в то солнечное утро перед Егоровым в К**.