Симметрия мира
Шрифт:
Через час, оставив Барни охранять дом, я прибыл на почту за своим новым гидом. Путра, так звали моего гида, был разодет как павлин, он тоже причислял себя к знатному роду, поэтому, отдавая дань традициям, вместе с пиджаком облачился в набедренную повязку. Почтмейстер лучился хорошим настроением, часть которого передалось и мне. Всю дорогу к деревне он рассказывал о своих родственниках, в числе которых рассказал историю матери Кахайи, которую звали Айша. Она была ныряльщицей по типу японской Амы, только доставала со дна не жемчуг, а кораллы и всевозможные раковины и сдавала всё это в магазин. Кахайя была зачата случайно от проезжего молодца европейской наружности, который растворился, сделав своё дело и в истории рода с тех пор больше ничего не напоминало о нём, кроме нестандартного лица и зелёных глаз, доставшихся ребёнку от родителя. Когда мать Кахайи погибла, попав ногой в ловушку рифа, Сухарто отвёз дочь в родную деревню, где она была похоронена, согласно всем обычаям народа Тораджи. Всё это Путра поведал мне пока мы ехали в горы. Когда мы прибыли к дому родственников умершего, уже забальзамированного и выставленного на погост, пошёл второй день праздника. Народ вовсю пировал и приносил подарки. Мы вручили родственнику блок местных сигарет, который я купил по совету моего спутника и нас усадили на почётное место неподалёку от входа. К нам подошли девушки в красивых одеждах, неся подносы с мясом и кружками, наполненными пальмовым вином. Я искал глазами Кахайю, но её нигде не было, из чего я заключил, что она вернулась домой. Весь день играла музыка, гости танцевали и веселились. Вечером, изрядно наевшись и напившись, я засобирался домой, но мой гид замахал руками.
– Что ты, завтра будет самое главное!
Я посмотрел на него не понимая, что он имеет в виду. В голове шумело от суррогатного вина и тошнило от плохо прожаренного мяса.
– Поясни. – сказал я и тяжело вздохнул, стараясь побороть рвотный рефлекс. Путра объяснил, что завтра с утра состоится массовое жертвоприношение, после чего будут танцы, музыка и большой праздник с угощениями и раздачей мяса и сладостей. Больше всего мне хотелось в этот момент оказаться на заднем сиденье своей машины, поэтому, кивнув в знак согласия, я икнул и, пошатываясь, направился к своему пристанищу. Ночью меня мучили кошмары, в которых я, вместе с быками и свиньями, был забит на жертвенном камне, освежёван и поджарен как барашек на вертеле.
Утром я встал совершенно разбитый, с жутким перегаром и деформированной внешностью и присоединился к публике, которая постепенно стягивалась к лобному месту и занимала места, согласно ранжиру, установленному хозяевами. Я увидел махавшего мне Путру, который, похоже, уже был пьян и направился к нему. Подойдя поближе, я увидел рядом с ним Кахайю, которая от неожиданности на несколько секунд превратилась в застывшую статую, но быстро пришла в себя и, убрав с лица радостное волнение, направила свой взгляд на площадь перед домом, куда уже привели жертвенных животных. Среди собравшихся возникло напряженное ожидание и предвкушение кровавого действа, передававшееся в толпе, как заразная болезнь и поражающая в первую очередь способность трезво оценивать происходящее. Вирус убийства поразил присутствующих так же, как и сотни лет назад, делая их соучастниками бойни. Десять человек, которые водили животных по кругу, остановились и толпа
выдохнула. Распорядитель, подняв руки, устремив взгляд в небо что-то негромко и быстро проговорил, потом опустив руки, издал душераздирающий крик, от которого я вздрогнул. В руках у его помощников блеснули ножи и началось кровавое представление. Свиньи рухнули и умерли сразу, сраженные ударами в сердце, а Буффало, с рассечёнными шеями, умирали долго, истекая кровью под ритм барабанов. Когда всё было кончено туши разделали и унесли на задний двор. Народ, обмениваясь впечатлениями, собрался в кучки в ожидании продолжения праздника. Кахайя, оказавшись рядом, негромко сказала мне на ухо.
– Я опять любить тебя.
Она опять посмотрела на меня с вызовом, как в первый раз, только теперь во взгляде была нежность, смелость и безоглядность молодости. Похоже мне не суждено было выстоять в этой борьбе… Я наклонился к ней, чтобы попросить пощады и пригласить в гости, но Кахайя, вдруг, начала танцевать древний ритуальный танец и вслед за ней, постепенно закружились в танце остальные гости. Я стоял и смотрел на девушку, понимая, что танцует она для меня… Ещё откуда-то сбоку я почувствовал взгляд, который ожёг мне щёку, я посмотрел в эту сторону и на мгновение в открывшемся окне из воздуха, увидел смуглое лицо с татуировкой птицы на лбу. Это продолжалось мгновение и видение исчезло, передо мной опять была Кахайя.
Возвращались мы поздно вечером, Путру всю дорогу спал на заднем сиденье, наполненный под завязку угощениями и вином, а Кахайя, склонив голову на моё плечо, умиротворённо смотрела вперёд на дорогу и, похоже, была на пути ко сну.
Глава 2
В конце апреля, впрочем, времена года, как и месяцы не отличались друг от друга на острове, где круглый год лето и асфальт плавится в январе также, как и в августе. Поэтому скажу так: однажды, когда мне надоело унылое однообразие местной жизни, я собрался вместе с Кахайей посетить большой и весёлый город Джакарту. К этому времени девушка уже довольно долго жила у меня на правах молодой хозяйки и, судя по всему, была счастлива, полна забот и планов. Она помечала территорию дома фишками и всевозможными амулетами, дарующими, по её убеждению, покой, достаток, защиту от злого взгляда, порчи и ещё черт знает от чего. Странное видение, посетившее меня в горной деревушке Тораджей, больше не являлось мне. Я списал его на усталость и количество выпитого вина. Я привыкал к своему новому статусу если не гражданского мужа. Приходивший к нам в дом Сухарто смотрел на нашу связь молча. Он стараясь не высказывать своего мнения, только вздыхал и прятал от меня глаза – было видно, что он не в восторге от такого развития событий. Раз в неделю он постригал газон и чистил бассейн. Он вежливо отказывался от предложенного кофе и, закончив работу, спешил уйти, обычно говоря, что ему пора домой к своим курам. Я не знал, что мне делать в этой ситуации, потому что и сам был в некоторой растерянности и подвешенном состоянии. Зато Кахайя чувствовала себя так, словно родилась и всю жизнь прожила в этих «хоромах». Весь день она порхала экзотической бабочкой по комнатам: из спальни на кухню, из кухни во двор, опыляя вниманием каждый уголок большого дома и ревностно оберегая очерченные ею границы.
Однажды соседская дама, прийдя с визитом вежливости, принесла какое-то угощение в большом стеклянном бокале – Кахайя, светясь радушием и гостеприимством, так посмотрела на неё, что бокал разлетелся на мелкие осколки и весь десерт оказался на одежде визитёрши. Это было началом естественного отбора, устроенного Кахайей. Через какое-то время, дом, походивший раньше на проходной двор, стал неприступной цитаделью этой маленькой женщины. Из соседей допускались только посетители мужского достоинства, из которых она особенно привечала маленького Сюй Чао – музыканта китайского происхождения, сочиняющего тяжелый рок и Адама, который о себе говорил, что он прямой потомок своего знаменитого тёзки, он не уточнял которого, но явно не Мицкевича. Впрочем, этот кастинг соседей, так же, как и родословная этого поляка, меня мало интересовали. С самого утра и до вечера я пропадал в городской мастерской, создавая свои скульптуры. Мой помощник, талантливый парень из местных, которому я запудрил мозги разговорами об искусстве, помогал мне превращать глину в бронзу. Для этого мне пришлось обучить его тонкостям форматорского и литейного мастерства, что стоило мне нескольких загубленных скульптур и массу потраченного времени и нервов. Работал он за небольшие деньги, поскольку, являясь моим учеником, по негласному договору, не платил за учёбу. В натурщиках не было дефицита, да и Кахайя часто позировала мне и, с неподдельным любопытством и страхом, наблюдала, как из под моих рук, словно по волшебству, появлялась глиняная обнаженная девушка, так похожая на её «тау-тау». Как она объяснила: «тау-тау» – это копия умершего человека, которую делали, когда тот умирал и, которую приносили раз в полгода из склепа и ставили на пороге дома, где он когда-то жил.
Почти каждый вечер после ужина, с наступлением темноты, мы приезжали на дивный, затерянный в джунглях пляж, к лагуне, глубоко врезавшейся в берег и скрытой от посторонних глаз. Здесь Кахайя любила купаться голышом. Помню, первый раз, перед тем, как начать купание, она бросила к ногам несколько лепестков розы, лилии и листья лавра, затем скинула одежду и, ступая по лепесткам и листьям, медленно вошла в воду. Против местных обрядов я ничего не имел – и лилии и лепестки роз – всё было красиво, но лаврушка меня насторожила. Я отогнал кулинарные фантазии и тоже попробовал купаться в костюме Адама. Мне это сразу понравилось: такой свободы – когда ничего не давит – я давно не испытывал, звёздное небо, отражённое на глади моря было похоже на опрокинутую вселенную, в которую, чем больше я всматривался, тем больше мне казалось, что нахожусь внутри этого космоса; и я плыл в невесомости, потеряв ощущение реальности и законов земного притяжения.
Как-то, в воскресенье, я устроил на лужайке возле бассейна барбекю и пригласил всех, прошедших кастинг, соседей. Сюй Чао принес гитару и дал жару во всю мощь пятисотваттной колонки. Кахайя была в восторге. Она прыгала, как кузнечик, перед Адамом, который сидел в шезлонге, обратив свой чеканный профиль благодарным зрителям. Всё время молчавший, он, вдруг, повернулся ко мне и сказал:
– А ты ведь русский. Я читал о тебе в «Таймс» – ты диссидент, русский диссидент, бежавший от коммунистов.
Я усмехнулся.
– Когда ж это было, боже мой! Вы бы вспомнили ещё мою бабушку..
Бабушка, действительно, в своё время, отсидела положенную ей «пятнашку» на Соловках за оппортунистические идеи и была более диссидентом, чем я, который уехал из страны по меркантильным соображениям. Моё происхождение заинтересовало Кахайю, особенно то, что я – «русский». Она пристала ко мне с расспросами и мне пришлось рассказать ей о России, о Москве, о русской зиме и снеге. Когда я показал Россию на карте она восхитилась.