Симметрия мира
Шрифт:
– Я не буду это пить. Что за гадость?
Кахайя умоляюще посмотрела на меня и, снова протянув мне флакон, сказала.
– Выпей пожалуйста, это не гадость, это для детей… – Видя крайнюю степень сомнения на моем лице, Кахайя рассказала о том, как лечат бесплодие в деревне тораджи: «Если пить это снадобье неделю, то мужчины становятся, как кролики способными ко многому..». Я спросил, почему она думает, что я бесплоден.
– Потому что мы вместе уже четыре месяца… А я не беременна! – потеряв терпение воскликнула молодая женщина. Я, как мог успокоил её, объяснив, что на это могут быть множество причин, перечислил несколько из них и посоветовал подождать с выводами. Кахайя успокоилась и, не найдя больше аргументов, улыбнулась и опять протянула мне склянку.
Перед самым отъездом в Джакарту, я получил от моего галерейщика Якова Циммермана из Нью Йорка сообщение о том, что две мои работы были проданы на аукционе и на мой счёт упала солидная сумма. Яша был моим старым товарищем, так же, как и я, покинувший «совок» для воссоединения с еврейской родиной, но поменявший свои планы и маршрут, как и сотни других эмигрантов, в немецком городе Мюнхене и, разъехавшихся по миру в поисках тёплых мест. Не будучи евреем, но приобщённый к этой уважаемой нации, фиктивным браком с Лилей Циммерман, сестрой Яши, которой было заплачено триста рублей, я беспрепятственно покинул страну. В Мюнхене наши пути с Лилей и Яшей разошлись – они отправились в штаты, куда и планировали, а я остался в Мюнхене, где поначалу мне приходилось несладко. Впрочем я был молод, полон амбиций и то обстоятельство, что меня постоянно нагибали, никак не угнетало мою наследственную гордость и генетический код победителя. Поработав пару лет на чужое имя, мне удалось устроить выставку своих работ, после которой дела мои пошли в гору. Высокий профессионализм и выразительная пластика скульптур – редко встречавшееся сочетание в современном искусстве Европы, возбудили повышенное внимание к работам и дали мне возможность двигаться дальше.
Из Мюнхена я перебрался в Париж, где открыл собственную галерею и через год женился на Юлии, дочери Ивана Сорокина, русского писателя, давно осевшего во Франции и почти забывшего свои русские привычки и родной Псков. Мы жили в небольшом доме в Сен-Дени. Детей бог не дал и мы не стремились к этому – жили для себя, безоглядно и счастливо. Беда пришла на девятый год, неожиданно и стремительно разрушив нашу жизнь. Юлия умерла. Вместе с ней умер интерес к окружающей меня жизни. Я тупо запил, как это умеют делать только русские – планомерно и неуклонно двигаясь ко дну. Там я, скорее всего, и оказался, если бы не вмешался тесть, который буквально вытащил меня из этого омута. Он заставил меня взять себя в руки и начать жить заново.
Я перебрался в Нью-Йорк, к его брату, который помог мне с обустройством в городе. Потом, уже через полгода, когда начал активно заниматься творчеством и налаживать связи в богемной среде Нью-Йорка, на одной из вечеринок, я столкнулся с Яшей. После первых проявлений удивления и радости, он рассказал мне, что живёт здесь с тех пор, как приехал из Мюнхена, что у него антикварный магазин, художественная галерея и большие связи в аукционном бизнесе. С этой встречи началось наше тесное сотрудничество и Яша стал моим официальным галерейщиком. Теперешняя весточка от Яши была очень кстати, так как финансы мои требовали новых вливаний. Я поблагодарил его за хорошую новость и выразил надежду на скорую встречу. Конечно, Нью-Йорк, в ближайшее время, я не собирался, но этого требовали законы лицемерия. Закончив с этим я пошёл давать указания Сухарто, что делать, пока нас не будет дома.
Глава 3
В Джакарту мы прибыли водным путём. Кахайя ни за что не хотела лететь самолётом и мы больше суток добирались в столицу на пароходике курсирующем между Сулавеси и Явой. Всю дорогу нас донимали, непонятно откуда взявшиеся мухи и компания румынских шахтёров, весёлых и шумных, как цыгане. Они бродили по кораблю и живо напоминали наших молдаван, к предлагая вино и брынзу всем, кого встречали на своём пути. В конце-концов, они настолько достали немногочисленных пассажиров, что в их глазах, я читал, созвучные с моими, мысли о том, как следовало поступить с обузой такого рода настоящим мужикам, почитающим кодекс морского братства. Покуролесив до глубокой ночи, шахтёры угомонились на три коротких часа перед рассветом и утром, протрезвевшие, с виноватым видом, сошли на берег и растворились в толпе приезжих. Через минуту я забыл о них, как о досадном фрагменте не самого удачного путешествия.
Здесь же, у причала, мы с Кахайей наняли такси и разговорчивый малаец отвёз нас в гостиницу, где мы первым делом решили сначала привести себя в порядок и отдохнуть с дороги.
Когда спустились вниз, в отеле было обеденное время. Ресторан оживлённо шумел. Посетители сновали между столов с едой наполняя свои тарелки. Мы присоединились к ним. Кахайя взяла печёные овощи, креветки и кокосовый сок, а я, с присущей мне невоздержанностью – сутей – местный вид шашлыка, утку по-Пекински, баварские сосиски с тушёной капустой и бокал чешского «Зубра». Устроившись у окна с видом на церковь Святой Девы Марии, мы насладились видом неоготических башен и искусством кухни отеля. Кахайя глядела на меня счастливым взглядом маленькой девочки, впервые попавшей в волшебную страну. Так далеко она ещё никогда не выбиралась и ей безумно всё нравилось. Кругом были доброжелательные приветливые лица, которые располагали к общению. Кахайя кивнула в ответ на улыбки двух мужчин, адресованных мне, но ошибочно принятых ею на свой счёт. Глядя на их безупречные манеры, по разговору, я определил в них англосаксов, а по манере поведения и одежде – геев. Я не любил геев и холодно относился к англосаксам, но не стал разубеждать свою подругу, когда, она, наклонившись ко мне и, указывая на них глазами, шепнула: « Какие они милые». Мы поели и, немного посидев, вышли из отеля.
Адское пекло улицы живо напомнило мне наши Селезнёвские бани с их непревзойдённой парилкой, которую пестовал и ревностно оберегал от постороннего вмешательства самоназначенный парильщик Аристарх Всеволодович Сёмин, который знал в этом толк и, до конца своей жизни, держал марку лучшего мастера в Москве. Пар у него был такой густой силы, что мужики вползали на подмостки прижимаясь к деревянному настилу, охая и дыша через раз, пока осаждался жар. Аристарх ходил между телами в своей неизменной «будёновке» и, помахивая вениками, отпускал скабрёзные шуточки, которые я, как и парилку, запомнил навсегда.
Под палящими лучами солнца мы прошли по улице до Мечети Независимости, увенчанной громадным куполом, способным перекрыть футбольное поле и направились к монументу Независимости, видимому из любой точки города. Похоже с независимостью в стране были большие проблемы, так, по крайней мере утверждали средства информации руководителей страны от Сукарно до Сухарто. Официально независимость была обретена после войны, в тысяча девятьсот сорок пятом году, о чём свидетельствовал герб Индонезии, а точнее мифическая птица Гаруда, в оперении которой была зашифрована дата провозглашения республики. Она имела девятнадцать перьев в нижней части тела, сорок пять на шее, что составляло год окончания войны. Восемь перьев в хвосте намекали на август, а семнадцать перьев в каждом крыле – на число. Мы добрались до монумента достаточно быстро. Он словно магнитом притягивал на площадь массы людей, которые текли к нему со всех сторон, как на маяк и, разбившись о сто тридцати метровый обелиск, отхлынув, текли дальше. В толпе нас протащило мимо монумента Монас , мы не успели зацепиться за очередь, стоящую у входа в обелиск и нас понесло на улицу Мердека, где через полкилометра, выплеснуло в огромный торговый центр. Отдышавшись в прохладе, я вспомнил о своём решении купить кольцо и отправился на поиски ювелирного магазина. Кахайя крутила головой и шла следом, вцепившись в мою рубаху, как ребёнок за юбку матери. Ювелирный я нашёл на втором этаже здания. Продавщицы, китаянки местного разлива и толстый, индус, видимо хозяин магазина, похожий на, одетого в белый пенджаб и чёрный тюрбан, борова, сразу взяли нас в оборот, предлагая то колье, украшенное жемчугом, то серьги размером с блюдца, то серповидные диадемы. Хозяин так масляно глядел и, с таким животным трепетом прикасался к Кахайе, что мне, до невозможности, захотелось дать ему в рожу , но, поглядев на устрашающего вида охранника с кулаками чуть больше моей головы, я воздержался. Стало интересно: как далеко зайдёт местный ловелас, и как это отразится на цене кольца. Кахайя, видимо, поняв мои намерения, стала заигрывать с толстяком. Тот, вне себя от счастья, пустился в обольщение моей возлюбленной. Похоже, он принял Кахайю за мою дочь и вовсю одаривал меня своим радушием, а мою спутницу – обаянием. Сладострастие, превратившее его лицо в набор восточных сладостей, было настолько приторными, что, вскоре, я поспешил прекратить его воркование и попросил перейти к делу. Тот, всё ещё находясь в состоянии влюблённого голубя, жестом фокусника рассыпал перед девушкой дюжину колец и, заведённый красотой молодости и действием тестостерона, предложил хорошую скидку. Мы купили у него шикарное кольцо за полцены и отбыли не прощаясь. Уходя, я поймал странный взгляд, которым индус обменялся со своим охранником.
Следующие пол часа, Кахайя не сводила счастливых глаз с кольца, наконец, осознав тот факт, что ей сделали предложение. Конечно, она давно ждала этого и даже представляла в своих фантазиях, но теперь, когда всё случилось, была по-настоящему переполнена радостью. Пока бродили по городу, рассматривая достопримечательности, которые компактно расположились в районе площади Независимости, незаметно подошло время ужина и мы, сделав приличный крюк, приблизились к своему отелю. Усталость, а так же необходимость поесть, подсказали нам дальнейшие действия. Преодолев пару кварталов, мы вошли в прохладный холл гостиницы. Портье восхищёнными глазами проводил фигуру Кахайи и осёкся, встретившись с моим взглядом, обещавшим ему долгое лечение у специалистов опорно-двигательного аппарата. У лифта я задержался, пропуская невесту в кабину и, войдя следом, нажал кнопку этажа. Двери закрылись, но прежде, я успел заметить знакомую фигуру охранника из ювелирного магазина, который подходил к стойке администратора. Я удивился, но тут же нашёл этому разумное объяснение тем, что появление охранника могло быть простым совпадением или я, попросту, ошибся, приняв за него другого человека.
Мы приняли душ, немного отдохнули, затем спустились в ресторан. Охранника или кого-нибудь похожего на него в холле уже не было. Я подумал, что, возможно, мне действительно привиделось и, немного успокоившись, всецело отдался разнообразию кулинарной фантазии шеф-повара отеля. Выбрав всё необходимое и, захватив два бокала вина, любезно предложенные барменом, мы направились в зал. Наш столик был занят. Компания англосаксов заметно разрослась, это наводило на мысль, что, возможно, в гостинице намечается слёт представителей нетрадиционной ориентации. Кахайя помахала давешним знакомым свободной рукой, собираясь подойти к ним, но я одёрнул её и увлёк за пальму в центре зала, где, сосредоточившись на еде, я забыл и геев и привидевшегося мне охранника. После ужина мы вышли из отеля чтобы продолжить знакомство с городом. Джакарта, вечерняя, понравилась мне куда больше. Жара, плавившая асфальт и мозги у большей части населения, наконец, спала и город вздохнул свободно. Он окрасился огнями, принарядился в светящиеся одежды рекламных щитов и начал свою ночную порочную жизнь, полную неги, музыки, соблазнов и любви. Мне показалось, что людей на улицах стало значительно больше, они преобразились в сказочных героев, похожих на персонажей «Рамаяны», которые воплощали сюжет древнего эпоса в декорациях современного индонезийского города. Сравнение показалось мне удачным и близким к индусским традициям местного населения. Это было забавным, мне стало беспричинно весело от реальности происходящего. Я ничего не курил и не принимал запрещённых препаратов, но почувствовал себя Рамой, а Кахайю – своей женой Ситой. Улица окуталась дымкой от благовоний и покрылась пятнами светящихся огней, плывущих среди колышущейся толпы. Голова моя немного кружилась, оглянувшись вокруг, я узнал, в проходящем мимо полисмене, Лакшмана, своего младшего брата, который сопровождал меня в изгнании и Ханумана – в виде высоченного памятника, изображавшего обезьяну на коньках… Я шёл по улице, улыбался встречным людям и не понимал, насколько был близок к сюжету бессмертного эпоса и динамике развивающихся в нём событий.