Симоха Рамода

В семье четыре парня и ни одной девки. Младшому баловство родителей и помощь братьев, лучший кусок ему, ранний подъем для остальных, работу тяжелую не дают, жалеют и любуются. Все заняты скорняжным ремеслом. Шутка ли из тяжелого сырца сделать легкий мех или мягкую кожу. Труд для мастеров немалый. Достается всем, но только не младшому. К пятнадцати годам Сашка, сын Никодимов, не умел делать ничего. Скорняжное ремесло он невзлюбил, а по-другому, просто ненавидел.

Когда

В деревне Свиблово скоморохи устроились за амбаром. Для зрителей оставили места в тени, а сами вышли на солнечный свет. Как только замелькали лоскутные одежды невиданного кроя, замелькали крашенные рожи, задудели свистульки, забили барабаны, народ потащился к месту представления. Первыми наперегонки загорланили два мужика с петушиными голосами.

– Ехал, ехал в Астрахань, покупать себе лохань! – заорал один скоморох.

– Очутился в Вологде, ни себе и ни тебе, – вторил ему другой.

В толпе раздались смешки.

– Шел по лесу за грибами, очутился в волчьей яме, – снова затянул первый.

– К ночи провалилась птица, оказалось, что девица, – завершил второй.

В толпе уже начали смеяться. Пошли дуделки и вылез хоровод из девок, одетых в лоскутные одежды. Потом взялись плясать и в круг выскочил мужик, прошелся колесом, прыгнул через свою голову и дальше передвигался на руках. Остальные приплясывали под звуки дуделок. Вдруг два парня, в вывернутых наизнанку тулупах, в масках медведей из бересты прошлись кругом и затянули:

– Баба печку истопила, да трубу закрыть забыла, – пробасил один.

– Утром нос покрылся снегом, а за ним и уши следом, – пропищал другой.

Выбежала девка, одетая, как баба-яга. Медведи скрестили руки, и она прыгнула на их сплетения. Потом стоймя полетела вверх и задрыгала ногами. Опустилась аккурат на сплетение рук. Потом летала еще и еще раз и в воздухе дергала то руками, то ногами. Народ покатывался со смеху. Сашка, открыв рот от удивления, глядел на происходящее во все глаза. Утром Никодим нашел на столе записку: «Хочу в скоморохи, не ищите. Сашка». Прочитал и тут же побежал к жене с ором:

– Катя, Катя, наш учудил! Со срамными сбежал!

На крик выскочили братья, поняли в чем дело и начали ругать на чем свет стоит общего любимца. Когда немного успокоились, решили пойти по следу скоморошной ватаги и вернуть Сашку домой. За три дня объехали ближние села, деревни, починки, дошли до самого Талдома. Лицедеи будто растворились. Тогда стали думать, как объяснить соседям исчезновение младшого. Стыдно было сказать, что он учудил. Решили заявить о посыле Сашки в Москву к шурину Никодима для обучения сапожному делу. Клим Горохов содержал в столице сапожную мастерскую и считался лучшим сапожником. Лукавство обеспечивалось еще тем, что шурин иногда приезжал в Свиблово закупать шкуры у Никодима. Так и порешили, токмо легче от этого не стало. Катерина все глаза выплакала, Никодим никак не мог понять за что Сашка их так наказал. Ни в чем не знал отказа, кто забижал на деревне, братья вступались намертво. Дел особых не давали, хозяйство на плечах семьи, домашняя птица и скот, посевы, сбор урожая, хранение. Наступили холода. Работы убавилось, но и день сократился до дверной щели. Чуть свет наберет силу и снова темнеет.

По первому снегу в дом вернулся Сашка. Весь в лохмотах, голодный, холодный и злой. Упал на колени и долго просил у всех прощения. При этом приговаривал, что мечты своей не оставит. Никодим от накопившейся обиды отходил его прутьями. Зато братья истопили баню, Катерина достала чистую одежду. На другой день, как по наитию, пожаловал Клим Горохов. Приехал не просто так, кожи ему потребовались. Никодим прежде, чем приступить к переговорам, держал совет с женой. Катерина сказала так:

– На ловца и зверь бежит.

– Ты, Клим, ведь не только сапожник, ты еще и родня мне. Шутка ли сказать, самый родной муж у моей старшой сестры, – начал Никодим.

– Туманно повествуешь. Говори напрямки, чего хотишь, – заявил гость и решил, что Никодим намерен поднять цены на шкуры.

– Мой четвертый сын, Сашок, не имеет никакого влечения к скорняжному делу.

– Понимаю так, что хочешь просить меня взять его в ученики.

– Именно, Климушка, не дай парню пропасть, а я в цене на шкуры сильно подвинусь.

– Думаю так, что коли к скорне твой не потянулся, то и обушка ему будет до печки. Но добавлю, что все обувщики распределены вдоль стен Сретенского монастыря на Красной площади и в Охотных рядах. Мне по наследству досталось место в Кузнечной слободе среди кузен и наковален. Смекаешь?

– Хочешь сказать, что Сашку следует отдать прямиком к кузнецу? – Никодим еще подумал немного и добавил, – значит, выгоду от обучения будешь иметь ты, а учить парня станут другие?

– В случае ежели сапожное дело у него не пойдет. А так нашел чем меня упрекнуть! Я ему приют, кормежку, уважение, а ты все считаешь.

Вошла Катерина, понятно, что она слышала весь разговор.

– Еду Сашке станем привозить. Кузнец, так кузнец. Обучи его хоть чему-нибудь.

– Понимаю вас. Так покажите мне своего сынка.

Через пару минут в горницу вошел высокий крепкий парень. Сам блондин, а брови черные, в голубых глазах озорные искры.

– Здравы будете, господа мастеровые! Звали меня?

– Звал. Пойдешь к нему в ученики?

– Чего ж не пойти, пойду. Я ведь Москвы никогда не видел. Говорят не город, а целое царство.

– Видишь, – голос Никодимыча задрожал, – ему о деле, а он о своем!

– Ты, Александр, – начал Горохов, – к чему охоту имеешь? Или только на печи лежать, да в балде пятерней почесывать?

– Нет, я многое могу. Только пользы с этого никакой нет.

– Например?

Александр ловко опрокинулся и встал на руки. На них и прошелся по горнице, потом вернувшись в нормальное положение, добавил:

– Еще ножи могу кидать в цель, да так, чтобы в дерево крепко втыкались. Плаваю, ныряю.