Simple Storys
Шрифт:
Потом достал из кармана пиджака сигареты и спички. Прежде чем сесть, подцепил пальцем стоявшую на стеклянном столике пепельницу и притянул ее поближе к дивану.
Бейер спросил себя, какой галстук на нем сейчас. В последнее время все чаще случалось, что он не мог вспомнить чье-нибудь имя или то, что он сам делал в один из дней на прошлой неделе. Как будто в тот день в кабинете главного редактора сидел не он, Бейер, а кто-то другой… Его пальцы нащупали узел, спустились вдоль матерчатой полоски вниз и приподняли кончик галстука. Этот – синий с желтыми кубиками – ему не особенно нравился. Но не носить же вечно один и тот же!
Тут он снова подумал о Ханни, о ее дрожащем подбородке и о крике, который начался как вздох, как стон. Он щелкнул по донышку пачки «Мальборо-лайтс». Чиркнул спичкой. И, опершись локтями о колени, закурил.
Бейер взял телевизионный пульт и включил первую попавшуюся программу. Индексы Dow Jones и DAX. [48] опять поднялись. За каждый доллар теперь приходится выкладывать на сорок пфеннигов больше, чем даже во время его нью-йоркского путешествия. Он положил сигарету на край пепельницы и поднялся. Перед дверью ванной комнаты присел на корточки и заглянул в замочную скважину. Но, кроме расплывчатого светлого пятна, ничего не увидел – ничего шевелящегося.
48
DAX («Индекс немецких акций») – бюллетень, в котором публикуются курсы акций тридцати ведущих германских фирм.
– Ханни, – позвал он. – Ханни? – Вода по-прежнему лилась в раковину. Ханни, наверное, открыла кран до упора. Он, опустив голову, подождал несколько секунд и потом вернулся к дивану. Еще раз затянулся сигаретой, погасил ее и откинулся назад, распластав руки по спинке и затылком коснувшись ее верхнего края. От соприкосновения затылка с холодной кожей ему стало зябко. Даже по ляжкам пробежали мурашки.
Бейер смотрел на потолок и на сувениры, украшавшие верхнюю полку мебельной стенки. Он долго разглядывал пузатую деревянную флягу, которую когда-то купил в Пловдиве, и пытался догадаться, как с помощью циркуля мастер размечал будущий растительный орнамент. Рядом с флягой стоял бело-голубой румынский кувшин, место которому, собственно, было на кухне, но там он не подходил к настенному шкафчику. Латунный подсвечник Бейеру подарили дети соседки, уже после ее смерти, в благодарность за то, что он несколько раз, когда у нее случались ночные приступы, ездил на своей машине в дежурную аптеку. Семь красных свечей, уже наполовину сгоревших, покрылись слоем пыли. Дальше направо ряд продолжали белая шарообразная ваза, с края которой свешивался пестрый бумажный фонарик, стеклянный кувшин со свинцовым носиком и свинцовой же крышкой и, наконец, настоящий громкоговоритель. Бейер закрыл глаза. Правой пяткой он сбросил ботинок с левой ноги, хотел было сбросить и с правой, но побоялся запачкать носок…
Бейер очнулся. Дверь в ванную была теперь открыта. Он не знал, давно ли перестала течь вода. Ханни стояла с перекинутой через руку накидкой, держа на двух растопыренных пальцах свои туфли. Она выдвинула нижний ящик гардероба и убрала лодочки туда. Потом долго расправляла на плечиках накидку.
– Ханни, – позвал Бейер. Он неподвижно застыл на пороге комнаты, с телевизионным пультом в руке. Двигались только пальцы его левой ступни, внутри голубого носка. Ханни подошла и остановилась перед ним. Он ее обнял.
– Золотко мое, – шептал Бейер, – любимое, любимое золотко… – Она прильнула к нему так порывисто, что ему даже пришлось сделать шаг назад. Телевизор теперь был выключен.
– Почему, собственно, неприятности именно нас должны обходить стороной? – спросила Ханни. – Так было до сих пор, но нам просто везло, такое абсолютное…
Он крепче прижал ее к себе.
– Мы просто баловни судьбы, – сказала Ханни, когда вновь смогла открыть рот. – Мы думали, что таких вещей больше не бывает, по крайней мере с нами, что они изжили себя как пресловутый феодализм… А на самом деле судьба просто до поры до времени нас щадила.
– Иди сюда, – сказал Бейер и поцеловал ее в лоб. Он направился к дивану. Пульт упал на ковер. – Иди же… – Он ухватил Ханни за запястье. Она уступила и он усадил ее к себе на колени.
– Было бы безумием не согласиться. Ведь все это не имеет отношения… – Она обхватила его за шею.
– Не надо ничего говорить… – сказал он.
– Я даже не знаю, почему так разволновалась. По телевизору при желании можно хоть каждый вечер смотреть подобные истории. Правда. Ну, пусть не каждый вечер, но почти…
– Что ты такое говоришь? – Бейер смотрел на босые ножки Ханни с покрытыми белым лаком ногтями. На колготках – от среднего пальца правой ноги и выше по подъему – поехала петля.
– Когда-то я видела замечательный фильм на эту тему, американский, еще в гэдээровские времена. Молодые люди, студенты, спекулировали свиной грудинкой. Естественно, у них это поначалу плохо получалось, и ему пришлось стать водителем такси. Она сидела дома и думала, что тоже должна как-то зарабатывать на жизнь. Ну, вот она и начала… Но хохма в том, что он привел к ней одного лоха, а сам потом решил остаться и тайком понаблюдать за ними. И вышло очень смешно. В конце концов они оба решили, что торговать грудинкой было все-таки лучше. Классная комедия. – Ханни повернулась и дернула шнур настольной лампы. – Знаешь, о чем я всегда вспоминаю, когда мне нехорошо? Как мы с тобой перед Рождеством зашли в один универсам, и там на куче овощей сидел черный дрозд. Потом прибежали эти недоумки с сачком и пытались его поймать… – Ханни провела растопыренными пальцами по волосам Бейера, разлохматила их. – Я еще подумала, почему никто не вмешается? Они ведь будут гонять бедного дрозда, пока он не сдохнет от страха и усталости! Мы бросили свою тележку, и ты пошел в кабинет директора магазина. Тот вообще не знал, что у него происходит. И когда он спросил, что, по-твоему, ему нужно сделать, ты сказал: выключить везде свет, открыть двери и зажечь свет у входа, вот и все!
– Но он ведь ничего этого не сделал! – Бейер заправил ей за ухо выбившуюся прядь волос.
– И все-таки, кроме тебя, я не знаю никого, кто бы ради какой-то птички отправился к директору универсама! За это я тебя и люблю. И как представлю себе, что теперь вся твоя работа пойдет насмарку… Ты ведь уже забыл, каково это – сидеть в полном одиночестве дома и пытаться как-то скрасить себе вечер…
– Теперь все будет по-другому, Ханни. Поверь мне. Я ведь не просто так это говорю.
– Знаешь, что я еще подумала? Кто обладает властью, обязательно использует ее в целях шантажа. Ему это представляется вполне естественным.
Бейер крепко держал ту самую прядь волос, а другой рукой поглаживал Ханни по голени.
Ханни отбросила галстук ему за плечо и средним пальчиком нажимала, по очереди, на пуговицы его рубашки.
– Он поставит свою подпись. И когда отдаст мне бумагу, то умотает отсюда, да? И тогда дело будет улажено. Все это безобразие закончится, раз и навсегда. Так?
– Да забудь ты об этом, Ханни…
– И он там один. Он ведь один?
– Естественно.
– И подписать должен только он?
– Только он.
– Вот видишь! Выходит, он у нас в руках. Собственно, он уже у нас в руках…
– Ханни! Тут нет моей вины. Если б только он не заполучил наш финансовый отчет за девяносто первый год… Сейчас он уже не отважился бы на такое. Я во всем полагался на своих людей, потому что сам ни черта не смыслю в бухгалтерии, понимаешь? И ничего плохого тогда не произошло, ничего противозаконного, никакой растраты. Только никто в это не верит. В нашем хаосе мне никто не верит, что все в порядке, потому что отсутствуют доказательства. Просто нет доказательств, вот в чем загвоздка.