Синайский секрет
Шрифт:
— Ты, что, уже забыл, что кто-то пытался убить меня?
Джейкоб со свистом втянул воздух через пустую трубку.
— Ну, если верить телевизору, в вашей стране такое случается ежедневно.
— Это было не в США, а в Брюсселе и Амстердаме.
Джейкоб взглянул в потолок.
— Могу понять, что технология создания золота могла заинтересовать кого угодно в каком угодно количестве, если убитые ученые действительно этим занимались. Но никак не могу сообразить, какое отношение к этому может иметь древняя рукопись.
— Именно это я и рассчитываю узнать.
Джейкоб внимательно рассмотрел листы, держа их кончиками пальцев, словно боялся, что они могут быть пропитаны ядом.
— Для действительно старинной рукописи — очень многословно, — пробормотал, он, погладив
— Думаю, что особых причин для спешки нет.
Джейкоб положил листы на стол и извлек сотовый телефон.
— Чудесно! В таком случае я позвоню Рэйчел и прикажу посильнее разбавить суп водой, чтобы хватило на троих.
Лэнг чувствовал, как его захлестывает паника.
В чрезвычайно тесном профессиональном сообществе разведчиков, где все знали всё обо всех, Рэйчел Аннулевиц славилась как самый худший в мире повар. До каких высот творчества поднимались ее знакомые, изобретая различные предлоги, чтобы только не пойти к ней на званый обед! Не одно из этих объяснений могло бы получить Пулитцеровскую премию в области беллетристики. С тех пор, как Лэнгу пришлось в последний раз вкусить ее стряпни, прошло более двух лет, но он до сих пор не мог понять, когда его сильнее жгло: когда он употреблял эту пищу за столом или когда его организм освобождался от ранее съеденного. Как бы там ни было, тогда его кишечник производил такое количество газов, что мог бы с надеждой на победу соревноваться в загрязнении атмосферы с любым автобусом, которые «Грейхаунд» выпускает на междугородные трассы.
— Постой! В прошлый раз у Рэйчел уже было множество хлопот из-за меня. Меня нужно было кормить…
— И еще я доверил тебе мой «Моррис», — добавил Джейкоб. Он имел в виду свой крошечный автомобильчик, на котором ездил все время, сколько Лэнг был с ним знаком. — Но что из того?
— В прошлый раз, если помнишь, обстоятельства сложились так, что мне не следовало лишний раз появляться на людях. И, мне кажется, не следует заставлять Рэйчел возиться на кухне. Позволь мне пригласить вас обоих куда-нибудь.
Джейкоб убрал телефон и принялся с хрустом ковырять чашку трубки чем-то вроде гвоздя.
— Не следует? А чем еще женщина должна заниматься? Кроме того, могу поспорить, что ты питаешься только тем, что берешь навынос во всяких забегаловках, а о хорошей домашней пище не имеешь никакого представления.
«Ну, сегодня-то, у вас, я такого представления точно не получу, — подумал Лэнг. — Мало того, что любовь слепа, от нее еще и вкусовые сосочки атрофируются».
Хоть так, хоть этак, вряд ли он мог сегодня надеяться хорошо поесть. В обычном лондонском пабе или ресторане пища получалась лишь немногим лучше, чем у Рэйчел. Как правило, там подавали пережженную почти до состояния угольев волокнистую говядину и овощи, пережаренные до такой степени, что нельзя было распознать ни цвета, ни вкуса. У Лэнга была теория, согласно которой этот маленький остров создал империю и несколько веков господствовал на всей планете благодаря тому, что Дрейки, Гокинсы, Веллингтоны, Нельсоны, Черчилли и прочие обрели острый ум и укрепились душою именно из-за никудышной кормежки. Хуже английской кухни была разве что кулинария алеутских эскимосов, где главным деликатесом считалась китовая ворвань. Человека, способного с истинным наслаждением поедать пирог с мясом и почками, вряд ли напугает бортовой залп вражеского фрегата. Неужели кто-то, доведись ему, будучи в здравом уме, выбирать между йоркширским пудингом и штурмом неприятельской батареи, предпочтет пудинг? Да воздушный налет люфтваффе просто ничто рядом с необходимостью всю жизнь питаться разваренным горохом! Да и победу при Ватерлоо подготовили не спортивные площадки Итона, а английский обеденный стол.
Именно из-за недостатков британской кухни в Лондоне процветали китайские и индийские ресторанчики, да и парочка открывшихся за последние годы французских тоже пользовалась неизменным успехом.
На Лэнга нахлынуло вдохновение.
— Почему бы нам не пойти в «Мирабель»? — Хотя качество пищи было там лишь немногим выше удручающего среднего уровня, в счетах указывались астрономические суммы. Лэнг предполагал, что причиной тому был расчет на человеческую психологию: вряд ли кто-то решится ругать обед, за который пришлось заплатить больше, чем зарабатывает в неделю среднестатистический британец. — К тому же, у Рэйчел будет повод приодеться.
Джейкоб усмехнулся и кивнул.
— Моя птичка будет рада расправить крылышки. Но ты, надеюсь, заглянешь к нам выпить рюмочку-другую перед тем, как отправиться на обед?
Лэнгу удалось не подать виду, насколько он обрадовался своей победе.
Лэнг спустился в «трубу» — лондонское метро — и доехал по линии Ватерлоо до площади Сент-Джордж-серкус в Саут-доке, откуда на Вестминстер и здание парламента, находившиеся по другую сторону Темзы, смотрели свысока современные небоскребы. После того, как лондонский горизонт обзавелся «глазом» — огромным колесом обозрения, возвышающимся над Набережной Виктории, облик города изменился (по мнению Лэнга, не в лучшую сторону) по сравнению с тем, что сохранилось в его памяти с давних лет. В «трубе» существовала собственная система развлечений, в которую входили вдохновенные музыканты, певцы, жонглеры и фокусники. Лэнг провел несколько минут на станции, наблюдая, как привлекательная юная леди изгибала тело, принимая совершенно невозможные с точки зрения анатомии (во всяком случае, так ему казалось) позы, а потом бросил монету в фунт стерлингов в миску, стоявшую на полу, и поднялся вверх по лестнице.
Оказавшись на поверхности, он прошел несколько кварталов по Ламбет-роуд. Прямо перед ним красовались громадные пушки, охраняющие Имперский военный музей. Там он повернул налево и вскоре вошел в вестибюль башни из стекла и металла, ничем не отличавшейся от соседних строений.
Квартира Аннулевицев нисколько не походила на офис Джейкоба. Мебель из хромированного металла и стекла была с виду гораздо менее удобной, чем в действительности. Несколько произведений современных скульпторов на акриловых постаментах больше всего походили на детали каких-то сложных механизмов. На стенах красовались квадраты землистого холста; можно было подумать, что кто-то подобрал их на свалке, куда вывозили списанное имущество с военных складов, а затем сбыл доверчивым коллекционерам современного искусства. Если, конечно, одноцветную тряпку можно счесть произведением искусства.
Рэйчел встретила его распростертыми объятиями и расцеловала, дыша джином.
— Лэнгфорд! Как я рада снова видеть тебя! — С этими словами она вложила ему в руку бокал матового стекла на высокой ножке. — Очень сухой мартини! Видишь, я помню твои вкусы!
Лэнг был уверен, что в прошлый визит сюда он пил излюбленный односолодовый виски. Мартини он перестал употреблять еще с тех пор, как Дон, его жена, когда-то сказала, что это «серебряная бормотуха — бокал, другой, и уже язык заплетается».
Впрочем, предложенный напиток он принял, рассыпавшись в благодарностях, но сразу стал оглядываться в поисках растения в горшке, которому мартини могло бы прийтись по вкусу больше, чем ему. Или хотя бы такое, которое не загнулось бы сразу от алкоголя, вылитого ему на корни.
— Рэйчел! Ты неподвластна возрасту. И, если я не ошибаюсь, ты потеряла несколько фунтов, верно?
И то, и другое было очень далеко от истины, но то, что обе эти фразы всегда воспринимаются крайне доброжелательно, относилось к числу тех немногих неоспоримых истин, которые Лэнг узнал о женщинах. Честно говоря, о чем-чем, а уж о похудении Рэйчел думать вовсе не требовалось. Он иногда думал, что, если она повернется в профиль, то вовсе не будет отбрасывать тени, и подозревал, что она бережет свою фигуру для того, чтобы можно было носить мини-юбки. Вот и сегодня она нарядилась в мини-юбку. С коротко остриженными волосами цвета воронова крыла и лицом, уход за которым, по мнению Лэнга, должен был позволить пластическому хирургу обучить в колледже, самое меньшее, одного из своих детей, она вполне сгодилась бы на роль дочери Джейкоба.