Синдикат
Шрифт:
Башни «Небесной прогулки» были близнецами Эйфелевой, а почему бы и нет? Та башня была хитом на Парижской выставке 1889 года, а эти маячили повсюду на «Столетии прогресса». Каркасные сооружения из стальной сетки-паутины вознеслись выше любого чикагского небоскреба; самые высокие башни по эту сторону Атлантического побережья. Одним способом попасть на небеса были серебряные с красными полосками «ракеты» – машины на тридцать или сорок пассажиров, пересекающие лагуну на натянутых тросовых дорожках. На прошлой неделе, когда мы в них проехались, я почувствовал, что высоковато мы забрались, чересчур
Подъем занял целую минуту; и вот мы в закрытой комнате обозрения, а внизу, как цветная электрическая карта, раскинулась Выставка. Здесь дежурил один из охранников Выставки, из моих подопечных сегодня вечером было не так много народу – может, человек двенадцать, в основном пары. Я поздоровался с охранником, это был цветущий мужчина лет около сорока, который обычно работал регулировщиком. Он тоже поздоровался и прошептал (видимо, очень собой гордясь), что позавчера поймал карманника. Я похлопал его по плечу и назвал молодцом.
Мэри Энн все еще смотрела из окна, затаив дыхание. Ей так нравилось глядеть вниз на огни Выставки и самого города! Но я хотел уйти и сказал ей об этом.
– Но, Натан! А площадка обозрения? – Это слишком далеко. Она потянула меня за руку:
– Да не будь ты таким занудой. Дивная ночь, и там должен быть приятный ветерок.
– Отморозим задницы, вот и все, – возразил я, но тем не менее мы поднялись еще на пролет, и Мэри Энн затащила меня на самую высокую выставку на этой ярмарке – выставку «Лифты Оутиса», на которой демонстрировались устройства, приводящие в движение скоростные лифты, – выставка, скучнейшая из всех в этом здании.
Снаружи, на площадке, народу было немного; ветер дул довольно сильно, для того чтобы вот так стоять на вершине башни на расстоянии в шесть с чем-то сотен футов от земли. Мы нашли местечко около одной стороны башни, где выступало что-то вроде балкона, и стояли у ограждения, наслаждаясь относительным уединением.
Мы разглядывали Выставку, раскинувшуюся перед нами, не через окно, а прислонившись к ограждению... От открывавшегося перед нами вида у меня невольно захватило дух. Прожекторы чертили небо, пересекаясь с огнями внизу; геометрические сооружения сразу приобрели абстрактные формы и цвета, как на полотнах некоторых современных художников из Тауер Тауна.
В восхищении я повернулся к Мэри Энн, желая прокомментировать эту необычайную красоту, на минуту отбросив свой цинизм. Мэри Энн, вытаращив глаза, затаила дыхание, и вовсе не от вида Выставки. Кто-то быстро приближался к нам сзади.
Едва я успел обернуться, как человек в шляпе-канотье и костюме соломенного цвета нанес мне удар. Выхватить пистолет я не успел. Я рухнул через ограждение, успев заметить, как Мэри Энн отчаянно колотит парня кулаками. Шляпа убийцы парила рядом со мной.
Я узнал его, и одна-единственная мысль пронеслась в моем парализованном страхом мозгу – опять он стал блондином, этот сукин сын!
Кошмарный удар спиной
Эта конструкция соединяла платформу с башней под углом в сорок пять градусов. Слава Богу, что я не успел достать оружие – одной рукой бы не справился. Балка была толщиной примерно с мужскую ногу и вся в острых толстых колючках, впивавшихся в тело. Я находился на нижней части балкона, напоминая какое-то животное, взбирающееся по стволу. Вниз я старался не смотреть, посмотрел вверх – Мэри Энн перегнулась через перила, протянув мне руку, но она была так далеко – за десять футов, за десять лет; а блондин был уже за ней, и я, судорожно сглотнув, завопил: «Оглянись!»
Пока она отчаянно с ним дралась, я, зацепившись ногой за опору, и, Бог знает – как, достал из-под руки пушку. Парень уже скрутил ее, когда увидел дуло моего пистолета и, прежде чем я сумел в него выстрелить, исчез с глаз долой.
Мэри Энн снова протянула ко мне руки, но я прохрипел:
– Нет! Слишком далеко! – и она расплакалась. Я думал, она будет визжать, но ничего не услышал. Мне было не до того – я засовывал пушку обратно под мышку.
– Спустись в обзорную кабинку! – прокричал я ей.
Она кивнула и скрылась.
Опора, ставшая мне домом, под углом соединялась с основной конструкцией. Я падал мимо окошек обзорной кабины, но, очевидно, никто не заметил, как я повис здесь вроде Гарольда Ллойда. Опора ниже меня, параллельная этой, соединялась точно на углу над обзорной кабинкой и ее окнами. Если бы я ухитрился попасть на следующую опору, то смог бы проползти по ней и попасться на глаза людям в кабинке. Кроме того, Мэри Энн к этому времени так или иначе обратит их внимание на мое положение и, может, с чьей-нибудь помощью я пролезу в окно.
А оно было ниже всего на пять футов; не надо быть акробатом, чтобы в него попасть. Да, это было бы спасение!
На Выставку внизу я старался не смотреть. Старался не думать и про бездну в шесть сотен футов подо мной, сосредоточив все свои силы и мысли на опорной балке. Резко похолодало. Во рту пересохло, глаза стали слезиться. Я опустил ноги и повис на одних руках; мои ноги коснулись нижней опоры.
Освободив одну руку, я попытался встать на нижнюю балку и сохранить равновесие, но никак не мог уговорить себя оторваться от верхней опоры. Неожиданно меня охватило пассивное спокойствие, которое я не могу объяснить и по сей день. Я оставил верхнюю балку и встал, сохраняя равновесие, потом обхватил нижнюю и, лежа на животе, медленно пополз.
В угловом окне виднелось лицо Мэри Энн с широко распахнутыми глазами, рот был раскрыт в безмолвном крике; я улыбнулся ей, как на шоу, пытаясь скрыть свой животный страх. Потом она кому-то показала на меня и знакомый уже охранник выбил стекло тыльной стороной своей пушки.
Я медленно продвигался по балке – полз, как дитя навстречу им. Вот и окна прямо передо мной, и охранник (какой-то посетитель, похоже, мальчик из колледжа, держал его сзади) протянул мне руку; я уцепился за нее, повиснув в какой-то момент над бездной, прежде чем он втянул меня.