Синдром Феникса
Шрифт:
— Температура высокая. Бредит даже.
— Не заразно?
— Откуда я знаю?
— “Скорую помощь” вызывайте.
— Ее вызовешь… Сама знаешь: без прописки у нас и в больницу не берут. Только на кладбище. С биркой на ноге.
— А меня не касается!
— Ну, извини…
И Одутловатов поплелся к дому. Но Татьяна окликнула его:
— Стой!
Она предусмотрительно захватила свою тележку-арбу — и ненапрасно: Гоша не только ходить, встать не мог. С помощью Кумилкина и
Поместила, как и прежде, в сарае.
Три дня Гоше было худо, на четвертый стало легче, температура спала. Лежал слабый, тихий. Регулярно впадал в сон, а во сне что-то бормотал. Татьяна прислушивалась.
— Не виноват я, — жалобно говорил Гоша.
А потом ласково:
— Мамочка, я мыл руки, мыл, мыл… И раму, мама, мыл, мыл…
А потом деловито и строго:
— Ввиду этого перспективы продвижения данного бренда представляются сомнительными!
А потом запел:
— Милая моя, солнышко лесное…
А потом вдруг скороговоркой:
— Gelbe Blumen blьhen beim Birnbaum. Blьhen beim Apfelbaum blaue Blumen?
Лидия, навестившая Татьяну, пившая чай, как всегда, за столом в саду, прислушалась:
— Чего это он? На каком это?
— На немецком, что ли? — предположила Татьяна, сама учившая в школе немецкий и услышавшая знакомые звуки. — Школу, наверно, вспомнил.
Гоша же продолжил — складно и дробно:
— To sit in solemn silence in a dull dark dock
In a pestilential prison with a life long lock
Awaiting the sensation of a short sharp shock
From a cheap and chippy chopper on a big black block.
— А это уже английский, похоже. Слушай! А он не шпион случайно? — ужаснулась Лидия. Ужаснулась, впрочем, без особого ужаса, скорее даже с интересом.
— Если бы шпион, он бы на одном языке говорил.
— А он международный! И потом их так учат, что они все языки знают. Недаром же мне казалось, что он как-то не так по-русски говорит.
— Что значит — не так?
— Ну, слишком правильно. И матом не ругается.
— Уже научился… Он вообще изменился очень, Лида, — горестно сказала Татьяна. — И не в лучшую сторону. Вот поправится — буду избавляться от него.
Но избавиться как-то не получилось. Гоша после болезни присмирел и даже изъявил желание поработать:
— Ты чего-то там помочь просила?
— Если бы ты что умел! Ну, тележку мне на базар отвези.
Гоша повез.
Им встретился Валерий, пребывавший, как всегда теперь, в праздничном настроении.
— Привет живой рабочей силе! — язвительно поздоровался он с Гошей. И похвалил Татьяну: — Молодец, Таня! Умеешь мужиков использовать!
Гоша ощетинился.
— Мужик, тебя не трогают? — спросил он.
— Чего такое? — изумился Абдрыков, считавший себя весьма сильным, хотя жизнь неоднократно доказывала
— А того. Подержи, Таня!
Татьяна машинально подставила руки, принимая тележку, а Гоша шагнул к Абдрыкову, резко толкнул его, и тот бесславно свалился в канаву.
Лежа там, он обиженно кричал:
— Так я тоже сумею! Без предупреждения!
Гоша, смеясь, взялся за тележку и покатил ее.
— Радуется, как дурачок, — пробормотала Татьяна, косясь на него.
Мужа ей было не жаль, но видеть унижение человека, пусть даже никчемного, она не любила.
На рынке Татьяна привычно и безнадежно торговалась с Муслимом, а Гоша весело смотрел по сторонам.
— Надо же, сколько всего… Хороший базарчик… И барахлом торгуют…
С трудом оторвавшись от приятного зрелища, он вслушался в диалог Муслима и Татьяны — и ввязался:
— Черненький, ты не наглей! — сказал он Муслиму.
Муслим, человек сдержанный, хоть и южный (там вообще гораздо больше сдержанных людей, чем принято считать), умолк на полуслове, поиграл желваками на скулах и, проглотив ком в горле, спросил Татьяну:
— Он тебе кто?
— Да помогает… Дальний родственник.
— Скажи ему, пусть уйдет.
— Отойди, в самом деле, — попросила Татьяна.
— Не любим правду! — заключил Гоша, хотя никакой особой правды в его словах не было.
И отошел.
— Дикий он у тебя, — заметил Муслим.
— Из деревни, — оправдалась Татьяна.
— А есть ведь нормальные мужчины, — напомнил Муслим, улыбнувшись.
— Да есть, — вздохнула Татьяна, знавшая об этом скорее теоретически: ведь где-то они действительно должны быть.
— Так в чем же дело? — спросил Муслим.
— А в чем?
— Не понимаешь?
Татьяна поняла — по ласковому прищуру глаз Муслима и по их особенному блеску. Но сказала невинно:
— Где уж нам понять. Ладно, пошла я.
Она осмотрелась: где Гоша?
А Гоша шел по рынку изменившейся походкой: легкой и плавной. Походкой охотника. То ткань рубашки помнет, как бы оценивая прочность и качество, то ботинки пальцем щелкнет, будто проверяя износоустойчивость, а сам, между прочим, смотрит не на конкретные вещи, а на всё сразу. Видит: вот торговец засунул купюру в толстый бумажник, вот покупательница достала из кармана кофты портмоне…
А вот табачный ларек. Сигареты дело дорогое, наличности тут немерено. Гоша увидел в окошко, как продавщица в ларьке приняла очередные деньги от покупателя и положила их в коробку из-под обуви, где было уже довольно густо. Он прошел несколько раз мимо. Заглянул:
— Здравствуй, девушка!
— Привет, — отозвалась пятидесятилетняя девушка.
— Сигареты я у тебя прошлый раз брал, помнишь?
— Какие?
— Редкие. “Золотой колос” называются.
— “Золотое руно”?
— “Колос”.