Синдром Вильямса
Шрифт:
— Амурские тигры занесены в Красную книгу, — сказала я. — Во всем мире живет примерно шесть сотен особей этого вида. Поэтому едва ли какой-то студент сможет обзавестись амурским тигром. Даже если очень захочет. — Я посмотрела в его непроницаемые стальные глаза и добавила. — С поиском хомячка, конечно же, подобных проблем не возникнет. Так что вы правы. Наверное, я должна извиниться, что отняла ваше время и пойти забрать документы.
— Подожди, — нахмурился он. — Что значит — забрать документы? Ты же поступила. У нас безумный конкурс, у тебя лучший
— У меня никого нет, — повторила я. — Я могу или жить в общежитии, учиться и подрабатывать в ночное время санитаркой, чтобы прокормить себя и свою собаку. Или работать на полный день кем-то более оплачиваемым, чем санитарка, чтобы оплачивать квартиру и кормить себя и свою собаку. И не учиться на дневном отделении.
— А третий вариант? — спросил он. — Всегда есть третий вариант.
— Я не знаю. Если вы его предложите, я обязательно им воспользуюсь.
Он нахмурился. Открыл блокнот в пухлой черной обложке, полистал, бездумно глядя на страницы. Захлопнул. Помотал головой. Пожал плечами.
— Нет, у меня тоже нет третьего варианта.
— Вот видите. — Я поднялась.
— Сядь! — сказал он. — Что это хоть за собака такая расчудесная? Росли вместе или что?
— Я нашла ее в лесу, случайно. Первого января. Привязанной к дереву. Пасть у нее была перевязана скотчем, чтобы она не лаяла. Она была в коме и обмороженная.
— Так, — сказал он. — Делаем так. Никакие документы ты, конечно же, не забираешь. Я давно не встречал девушек, которые знают, сколько на земле амурских тигров и способны отвязывать в лесу обмороженных собак. Не страшно было?
— Да, количество амурских тигров меня испугало. Это очень мало. Достаточно эпидемии или кишечной инфекции, чтобы численность сократилась вдвое. И тогда их будет всего триста. А триста особей — это уже почти не поддающийся восстановлению в дикой природе вид.
— Ого, — сказал декан. — А почему ты не пошла на биофак?
— Простите? На био что?
— Биологический факультет МГУ.
— Потому что людей спасать для меня важнее.
Он покивал головой и спросил с нескрываемым ехидством:
— Почему? Людей ведь намного больше, чем амурских тигров.
— Потому что внутри каждого человека — мир. А что творится в голове амурского тигра — я не знаю. Возможно, если бы я была амурским тигром, мне было бы важнее спасать тигров, а не людей. Но я пока ближе к людям, чем к тиграм.
Мужчина вздохнул.
— Внутри некоторых такой мир, что лучше бы тебе никогда не знать о такой грязи. Есть миры, которые нужно беспощадно уничтожать, знаешь ли.
Я улыбнулась и поднялась.
— Есть врачи, а есть патологоанатомы. Есть лесники, а есть лесорубы. Каждому свое, правда?
— Не нравится мне твоя логика. Но я не могу понять, где в ней ошибка. Ладно, года через три мы продолжим этот разговор. А пока иди домой и готовься к учебе и переезду. За неделю я что-нибудь придумаю. Может, разрешу держать хомячков и собак при условии ночного мытья этажей и сэкономлю на уборщице. А может, устрою военный переворот
Я оставила ему свой домашний телефон. Мобильным я так и не обзавелась, не придумала, зачем он мне нужен и кому я могла бы позвонить.
Мой опыт давал не самые благородные объяснения обещаниям декана, инстинкты молчали, а желание что-то срочно делать — исчезло. Как будто я дошла до очередного промежуточного финиша, вроде бы рубеж взят, но ощущения победы нет. Мне не хотелось бежать, начинать все сначала. Мне хотелось стать врачом и остаться жить здесь. Я устала бегать. В конце концов, здесь были люди, которые шли мне навстречу и помогали просто так. Софья Степановна. Женщина в аптеке. Серафим Витальевич. Может быть… может быть, в нас было больше общего, чем я предполагала? Может быть, в их генах тоже было несколько наших? Может быть, синдром Вильямса может проявляться и так?
Львы улыбались, смотрели на меня выпученными лягушечьими глазами, а я думала, сколько времени пройдет, пока меня вычислят здесь охотники. День, месяц, год? После встречи с Матвеем я прожила спокойно почти полгода. Как показывал мой опыт, даже сто лет — не гарантия, что однажды тебя не найдут. Лягушко-львы были со мной согласны целиком и полностью. Я встала со скамейки, поставила рядом с урной так и не открытую банку пива и направилась к переходу через бульвар. Красный горел уже давно, с той стороны улицы собралась небольшая толпа у узкого перехода. Я лениво считала секунды про себя и сверялась с электронным табло светофора. И вдруг, внезапно, я почувствовала знакомый медовый запах и одновременно — горьковатый привкус млечного сока на губах. Я обернулась — рядом со мной никого не было. Я обвела взглядом толпу и увидела ее. Свою. Нашу. Невысокая, с пушистыми желтоватыми волосами и ясным взглядом. Она, видимо, увидела меня еще раньше — и немудрено. Я стояла тут, как на витрине, всем на обозрение.
Я улыбнулась ей и помахала рукой. Она расцвела в ответ и мотнула головой — мол, иди сюда! Я едва дождалась зеленого света. Она тоже не стала стоять на месте, и побежала мне навстречу. Мы обнялись прямо на переходе. Я не верила, что я больше не одна здесь, а сердце колотилось как бешеное. Мы добежали до тротуара, взявшись за руки.
— Фарфара, меня зовут Фарфара, — сказала она, снова обнимая меня. — Как давно я была одна!
— Крепис, — представилась я. — Я тоже одна и думала, что здесь нет никого.
Мы говорили как дети, задавая одновременно одни и те же вопросы, перебивая и смеясь. Наши истории оказались похожими. Только ее случилась на пятьдесят лет раньше моей. Фарфару здесь звали Варварой. У нее была квартира, работа и друзья. И страх перед охотниками.
— И даже не думай, что будешь жить одна. Переезжай ко мне немедленно.
— Тебе не кажется, что это опаснее, чем жить по отдельности? — осторожно спросила я.
— Мне кажется глупостью разделяться, — ответила Фарфара. — Или ты боишься, что я помешаю твоей личной жизни?