Синее безмолвие
Шрифт:
В умывальнике Прохор встретил соседа по койке:
— Почему не разбудили меня на зарядку?
— Так это же дело добровольное, — отфыркиваясь, ответил тот. — Мы обязательство давали, а ты — новый. Кто тебя знает, может, и не захочешь…
— Что я — не такой, как все?
— Может, и не такой, — спокойно сказал моряк, изо всей силы растирая шершавым полотенцем коричневую мускулистую грудь. — Товарищи твои на южный берег Ангары поехали, а ты на северный берег Черного моря. Куда уж как видна закалка…
Прохор чуть не захлебнулся мыльной пеной от этих неожиданных слов. Но, когда протер глаза, в умывальнике уже никого не было. «Так, значит, вся команда уже знает, — подумал Прохор. — Неужели Виктор постарался?»
Моряки едва кончили умывание, а в тарелках уже дымился завтрак. Сразу после завтрака в кубрике появился капитан.
— Мотористам провернуть и опробовать механизмы. Водолазам — проверить технику и снаряжение. Качуру сдать вторую спусковую станцию новому старшему водолазу Демичу. Остальным — готовиться к выходу и спускам под воду. — Капитан посмотрел на наручные часы, сверил с большими морскими, укрепленными на переборке. — Сейчас девять ноль-ноль. В десять тридцать снимаемся с якоря. День сегодня короткий, проведем субботник по сбору металлолома. Все ясно? Вопросы будут?.. Как пишут в газетах: ввиду полной ясности вопроса прения открыты не были.
В этом — весь Виктор. Узнавался его флотский почерк: говорил коротко, ясно, не допуская никаких возражений и разнотолков, сказал — и чтоб было сделано! Рабочий день был заранее продуман и взвешен, каждый знал, что надо делать сейчас, чем будет заниматься в течение дня. На судне во всем был флотский порядок: в кубриках — аккуратно заправленные койки, на тумбочках и на столах — свежие салфетки. На палубе — все чисто, подкрашено, вымыто, надраено. Белье — хорошо просушено, скафандры — аккуратно развешаны, инструмент — почищен, смазан, уложен в специальные ящики. Ничего не надо было искать, каждая вещь находилась на своем месте. Экипажу, видно, нравились и заведенные на судне порядки, и полушутливая, и в то же время категоричная, форма обращения капитана, и четкий распорядок рабочего дня.
Весело перебрасываясь шутками, без суеты и излишнего шума, моряки приступили к работе. Качуром оказался тот самый долговязый боксер, который звоном резиновой груши разбудил Прохора утром. И вовсе он не худой, как вначале показалось Прохору, а просто длинный, гибкий, тонкий в кости. На красном и плоском лице будто приклеены смешные войлочные усики. Качур незаметно следил за Прохором, когда тот рассматривал документы или разговаривал с водолазами. Но достаточно было кому-нибудь взглянуть Качуру в лицо, как его проворные глазки начинали беспокойно метаться и прятались куда-то в темную глубину.
Качур заведовал первой спусковой станцией, и вторую ему поручили временно, пока не будет назначен на нее новый старший водолаз.
— Наконец-то! — облегченно вздохнул водолаз Бандурка, когда Прохор вернулся после доклада капитану о приемке станции.
— Вы что, не любите Качура?
— Он не девушка, любить его нет надобности, — грубо отозвался за Бандурку второй водолаз, тот самый, с которым Прохор столкнулся утром в умывальнике. — А специалист он большой, дай бог всем старшим так досконально знать дело.
— Да ты же, Мирон, сам только вчера называл Качура и жилой, и жмотом, и стяжателем, и еще черт-те кем, — удивился Бандурка. — А теперь вроде и защищаешь его.
— Пусть его морские черти защищают, а только лучше уж Качур, чем…
Водолаз не договорил, посмотрел на Прохора в упор. Глаза его были откровенно недружелюбны, и Прохор вспомнил, как язвительно он сказал утром: «На самый северный берег Черного моря приехал…»
ВЕТРЫ ДАЛЬНИХ СТРАНСТВИЙ
На том месте, где предполагали, металлического лома не нашли. Очевидно, водолазы с соседних ботов здесь поработали с утра. Чтобы не терять зря субботний день, решили пройти мористее, в район затопленных барж.
— Глубина двадцать три метра, — объявил Олефиренко, когда отдали якорь. — Молодым водолазам спуск не разрешаю. Пойдет один Качур. Найдет баржу, разведает, что можно из нее взять. Поднимать и сдавать лом будем в следующую субботу с утра… Первую — к спуску!
То ли Виктор забыл, то ли выдерживал характер и не хотел его замечать, но Демичу стало обидно, что капитан его тоже причислил к молодым водолазам. Однако решил молчать: «Пусть его! Вечером, на досуге, еще раз попробуем выяснить взаимоотношения».
Качур не торопясь надевал снаряжение, изредка поглядывая в сторону Демича. Войлочные брови подергивались хитро, насмешливо — знай, мол, наших.
Небо затянулось редкими дымчатыми тучами, видимость уменьшилась, с борта не было видно ушедшего на глубину Качура, только его команды и доклады — потравить конец, дать больше воздуха, иду вправо, влево — свидетельствовали о том, что водолаз не стоит на месте, ходит по дну, ищет, осматривает.
И все-таки Прохор не выдержал, пошел к Виктору в рубку.
— Почему не разрешили мне спуск?
— А вы и не просились, — спокойно ответил капитан и принялся разглядывать сверкающее зеркало залива.
— Корабельные работы касаются всех одинаково, проситься здесь не надо, под воду идет тот, кого посылают.
— Во-первых, работы не корабельные, а судовые, к этому надо привыкать, — не повышая голоса и не глядя на водолаза, ответил капитан. — Во-вторых, рабочий день официально закончился, хлопцы трудятся в счет социалистических обязательств по сбору металла на тракторную колонну. Вы таких обязательств не брали, товарищ Демич, и нечего вам кипятиться.
Это еще больше подхлестнуло Прохора.
— Не брал, так беру. Все, что взял на себя экипаж, я тоже беру, понял?.. И прошу мне разрешить спуск для поиска баржи.
Он прямо-таки кипел от досады, но не хотел показать ее, крепился, старался говорить спокойно. А Виктор будто нарочно подогревал его ледяным равнодушием к тому, что говорил Прохор. Он побарабанил пальцами по штурвалу, молча что-то поискал в штурманском журнале, потом снял свою шикарную капитанку, не торопясь вытер белоснежным платком стриженую голову и негромко сказал, не Прохору сказал, а в переговорную трубку: