Синее безмолвие
Шрифт:
— На второй станции Демичу подготовиться к спуску.
Прохор едва не выругался. Вот характер! И спуск разрешил, и сделал это так, будто ничего не произошло, будто и не просил его Прохор об этом, а вдруг самому пришло в голову такое решение.
Демич хлопнул дверцей рубки и побежал к спусковой станции, где Бандурка и Осадчий уже приготовили скафандр. Минутным делом было надеть теплое белье. Не успел Прохор просунуть ноги в тугой резиновый воротник скафандра, как оба помощника подскочили, не сговариваясь, дружно рванули фланец, встряхнули Прохора, и он оказался в костюме из прорезиненной ткани. Так же быстро и ловко они надели ему на ноги тяжелые, с рифлеными подошвами галоши, положили на плечи свинцовые плиты-грузы, одели изготовленный без единого шва из толстого листа красной меди шлем и завернули болты. Только, когда увидел возле самого лица выкрашенные серебрином внутренние стенки шлема, а в иллюминаторе — зелеными полосами колеблющуюся воду и услышал около затылка шипенье нагнетаемого воздуха в золотнике, Прохор успокоился, забыл о Викторе, целиком отдался спуску.
На дне стояли сумерки. Видно было всего на два-три метра, а дальше вода казалась густо-синей, почти черной. Под ногами было илистое бугристое дно, заросшее морской капустой, устланное спутанными клубками и целыми бухтами проволоки, рваными кусками железа, ржавыми деталями каких-то машин. Прохор сделал еще несколько шагов и почти уперся в груду толстых железных полос и сваренных ежами кусков рельс. Похоже было, что кто-то собирался здесь, на глубине более двадцати метров, строить противотанковые укрепления. Странно, что обо всем этом Качур до сих пор ничего не сообщил на борт, ведь не мог же он бродить по морскому дну и не заметить огромной свалки лома, за счет которой, кажется, можно было выполнить годовое обязательство по сбору утиля не только за «Руслана», но и за весь порт. «Хотя Качур спустился с левого, а я с правого борта, но даже при самом большом сносе течением, в момент касания грунта между нами могло быть не больше двадцати пяти — тридцати метров, — рассуждал Прохор. — А может, мне просто повезло спуститься прямо на кладбище металла, которое здесь, рядом, и кончается?»
Прохор по телефону попросил Бандурку подобрать провисший спусковой конец и хотел было пойти на поиски Качура, но тут же попал в такую темную полосу, что невольно остановился. Над самой его головой нависла корма опрокинутой на борт и наполовину занесенной илом баржи. Прохор осторожно пощупал обросшее острыми ракушками железо и пошел вдоль борта. Вскоре он остановился возле огромной рваной дыры в корпусе, из которой мирно выплыла стайка каких-то рыбешек. Очевидно, баржа подорвалась на мине, взрывом вырвало у нее «внутренности» и вышвырнуло в сторону весь груз — вот откуда появились здесь и противотанковые ежи, и стальные полосы, и детали машин. Баржа села боком, будто хотела прижаться к грунту смертельной раной. Надстройки давно уже разрушены и снесены водой, палуба местами провалилась. Обычно в таких развалинах прячутся электрические скаты, ядовитые морские коты, а иногда и забредающие сюда из Средиземного моря осьминоги.
— Друг, — спросил Прохор по телефону Бандурку, — скажи, любезный, Качура подняли уже на палубу или нет?
— Нет, — как из-за стенки донесся голос Бандурки, — все еще ищет.
— А нашел он что-нибудь?
— Да какой из него находяга! Он до тридцати пяти лет невесту себе не смог найти, а ты хочешь, чтобы он на дне моря нашел чего-то.
— Неужели не нашел?
— Так ты же тоже ничего не нашел. Так поменяйтесь находками, вот здорово будет.
Тут только Прохор вспомнил, что до сих пор ни сложном ее обмолвился ни о барже, ни об обнаруженных им металлических россыпях. Вот это диво! Может, и Качур так же забыл доложить? «Ладно, — решил про себя Прохор, — пойду на поверхность, доложу сразу». Он привязал за кнехт баржи конец тонкого пенькового троса. К этому тросу там, наверху, привяжут буй и, когда будет нужно, по нему сразу найдут баржу.
— Поднимай меня, Бандурка. Выхожу наверх! — крикнул в телефон Прохор.
Ближе к поверхности стало сереть, как бы светать над головой. Прохор подтянулся на спусковом конце, перевернулся навзничь, посмотрел вверх, чтобы, чего доброго, не трахнуться шлемом о днище судна. Посмотрел и глазам своим не поверил: у самого винта «Руслана» прицепилась кукла в скафандре. Спусковой конец и шланг-сигнал вглубь уходят, во тьме пропадают. А кукла висит у винта и только слегка руками шевелит.
— Стоп! Останови подъем! — крикнул Прохор Бандурке и потихоньку начал подплывать к гребному винту.
Кто же это мог бы прохлаждаться под водой? Слышал Прохор от старых водолазов, что иные ловкачи ухитряются даже курить под водой — запрячет в белье сигареты и спички, потом высвободит из рукава руку, просунет ее под шеей в шлем, зажжет и курит. Были и такие водолазы-лихачи, что даже борьбу затеяли на дне морском. Но кому нужно прохлаждаться, прицепившись к гребному винту? Однако подплыть незаметно Прохору не удалось. Заметил его водолаз, взобрался на винт, сел, ждет. Через иллюминатор Прохор увидел знакомое лицо — узкое, красное, с войлочными усиками под сплюснутым носом. Он, Качур. Забрался под корму, прицепился к гребному винту и командует: «Потравить конец — иду вправо», «Выбрать конец — иду влево», «Дать больше воздуха — хочу подвсплыть», «Дай меньше воздуха — хочу на глубину пойти». А сам холостой конец в глубину спускает, воздух через золотник стравливает, благо пузырьки воздуха лопаются под кормой, с палубы не видно. На спасателе думают, что человек вон сколько морского дна обшарил, а он и с места не двигался, и на дне, может, не был.
Качур и Демич поднялись на палубу почти одновременно. Прохор нарочно замешкался с раздеванием, чтобы вместе с Качуром идти докладывать капитану.
— Прямо под нами баржа, рядом — металла много, — ни глазом не моргнув, доложил капитану Качур.
Вот тебе и на! Значит, был он на дне, значит, видел все. Зачем же комедию ломал?
Качур вынул пачку черных сигарет, протянул капитану:
— Закуривайте, Виктор Владимирович. Заграничные, у знакомых морячков достал.
— Да мне курить, знаешь, небось, врачи запретили.
— А вы не курите, только так, дымок понюхайте. Он белатом да берстером пахнет…
Олефиренко помял в пальцах сигарету, поднес к пшеничной щеточке усов, сладко потянул носом воздух. Серые глаза вспыхнули молодым огнем:
— Действительно белатом, материковым ветром с Аравийского полуострова, пахнет.
— Да, да, Виктор Владимирович, знойным ветром Аравии пахнет. Кому-кому, а вам знаком этот ветер. Помните:
Гарматаны, белаты, бризы — Все ветра всех морей и стран — Мне бросали соленые брызги, Угоняя корабль в океан.Качур был явно в ударе, читал выразительно, с подъемом, широким жестом длинной руки будто распахивая перед Прохором и капитаном океанские просторы:
Я под бурями годы прожил, Пересек всех широт параллели, Все шторма мне дубили кожу, Все грома надо мной гремели.— Не надо, Арсен Васильевич, хватит, — остановил его Олефиренко. — Не время сейчас, да и…
Капитан не договорил, но Прохор и без слов понял: тоскует Виктор по дальним походам, по океанским ветрам. А Качур снова вынул пачку черных сигарет и положил ее на стол перед капитаном:
— Возьмите, Виктор Владимирович…
— Да нельзя же мне курить.
— А вы не курите. Просто так держите их в кармане, чтобы иногда вспомнить исхоженные рейсы да ветры, трепавшие снасти в плаваниях.
«ТЫ МНЕ НРАВИШЬСЯ, ТОВАРИЩ ДЕМИЧ!»
Перед ужином Прохор улучил минуту, когда Качур на спусковой станции остался один, подошел, спросил:
— Зачем ты, Арсен, это сделал?
— Чего сделал? — продолжая вытирать ветошью руки, отозвался Качур.