Синеокая Тиверь
Шрифт:
Они ехали чуть в отдалении от дружины, а кроме того, сильный ветер если и подхватил бы слова, то не к дружине, а куда-то в сторону, в дебри лесные. Поэтому не боялись быть услышанными, говорили свободно обо всем. Власт, правда, не относился к тем, которые заявляли о себе, как мужи думающие. С тех пор как Стодорка занял в Черне место Вепра, стал и воеводой, и первым советником у князя, муж Власт по воле обстоятельств, а может, и личных заслуг оказался на месте Стодорки – возглавил дружину. Это и поставило Власта в число приближенных к князю мужей, и все же мужей только ратных: если же разговор шел о делах общины, Власт или вовсе не приходил, или отсиживался молча. А сейчас вон как заговорил.
– В поход не собираемся, Власт. – Волот старался быть приветливым и непринужденным. – Слышал же, переубедили князя Добрита: не то время, чтобы собирать ополчение и идти на ромеев. Однако ухо нужно держать торчком, а сулицу острой. Вот и будешь делать то, что делал раньше: заботиться о ратной способности дружины, а еще – о ее численности. Зима предстоит не из легких, и желающих избежать голодной смерти будет много. Должен разумно воспользоваться этим и брать в дружинники только тех, кто пойдет на ратную службу не на время, а навсегда. Слышишь, что говорю?
– Слышу, княже, как не слышать. Именно о таких и хотел поговорить с тобой. Я тоже так думаю: голодный люд будет идти и идти к нам. А что делать, если валом пойдет? Ни пищи, ни брони, ни коней на всех не хватит.
– Подумай хорошенько, может, и найдешь.
– Где, княже?
– С конями проще. Говори каждому, кто будет приходить: приведи с собой коня – пойдешь в конную дружину, не приведешь – будешь в пешей. Ну, а броню… Это хорошо, что ты напомнил, друже, о пище и броне. Придется тебе сколотить несколько ватаг из новобранцев, и одних послать к кузнецам тиверским, пусть куют броню, других – ловить рыбу в Днестре, пока она пойдет в сети. Как встанет река, пошлешь этих ловцов в лес – на вепрей, косуль, оленей. Вот и будет доброе подспорье дружине.
Власт не сводил со своего князя влюбленных глаз.
– Спаси тебя бог за мудрый совет, – отозвался наконец. – Не думал и не гадал, княже, что ты сразу все рассудишь. Если поступим так, как говоришь, сделаем большое дело: и людей спасем от мора, хотя бы цвет их – мужей, и дружину соберем такую, какая в другое время и не снилась бы.
Его искренняя радость, вызванная княжеской мудростью, не могла не порадовать и самого князя.
– Ну как, есть у тебя теперь дело на осень и на зиму?
– Да, теперь есть.
– Уверен, что справишься?
– В нитку вытянусь, а сделаю, как говоришь.
– Сразу же после возвращения в Черн приступай. Другого решения от меня не жди, да и меня не будет в Черне. То же самое и воеводе Стодорке передашь.
– А разве князь…
– Я в Черн не поеду. Недалеко от Черна сверну к Соколиной Веже. Княгиня Доброгнева умерла, обязан быть там и обо всем позаботиться. – Помолчав, добавил: – Если понадобится мой совет или неотложное дело подвернется, сразу же посылайте в Соколиную Вежу нарочного.
– Будет сделано, княже. Так и передам Стодорке.
– И еще вот что, – вспомнил Волот. – Пойди, как приедешь, к княгине Малке и скажи ей: князь хочет знать, что с сыном, как он. Ответ сразу же пришли мне в Соколиную Вежу.
Волот пристальнее и внимательнее посмотрел на Власта и доверительно сказал:
– Я, между прочим, возлагаю на тебя, Власт, и эту заботу: смотри за сыном. Он в твоей дружине, под твоей рукой ходит, сделай так, чтобы не оступился где-нибудь.
XIX
Как только до Веселого Дола донеслась весть, что в жертву Хорсу приносят красную девицу, Людомила Вепрова настояла на своем и не пустила Зоринку на это зрелище. «Мало интересного, дитя. Не нужно тебе быть там и видеть все, что будет происходить». Не хотела Зоринка слушаться мать – весь народ идет к капищу Хорса, а если идет народ, значит, недаром. И все же вынуждена была покориться. Как поедет в Черн без челяди, без защиты в пути? Когда же поселяне, которые шли через Веселый Дол, рассказали ей, что в жертву богу принесут Ласкавицу из Колоброда, и мать не смогла удержать. Улучила минуту, вывела за ворота коня – и только ее и видели. Пригнулась к луке и, словно буря, понеслась опушкой, а там лесом. «Неужели это правда? – спрашивала себя. И не хотела верить. – О боги! Возможно ли такое, чтобы жребий пал на Ласкавицу?»
То ли боялась Зоринка, то ли не могла поверить слухам. Ой, горе какое, жалость безмерная! Такой веселой красавицы ненаглядной не станет. Как же так? Почему? Боги всесильные! Всего лишили вы Зоринку: не в радость ей стала жизнь в Веселом Долу, не может соединиться с Богданкой и не надеется, что когда-нибудь ее отдадут за него, теперь забирают и Ласкавицу. Разве справедливо? Девушка эта стала для Зоринки единственным утешением, опорой и надеждой в жестоком мире. Ласкавицей прикрывалась она в Колоброде от отрока-нелюба. Родители радовались, что дружба Зоринки с Ласкавицей станет тем мосточком, через который Зоринка подаст руку ее брату. А она думала и надеялась на другое: Ласкавица убережет ее, Ласкавица не только отрада для истосковавшегося по доброму слову сердцу, она – спасение.
И вот на тебе: боги забирают Ласкавицу.
Чувствовала себя, как на угольях, добравшись к капищу и очутившись среди толпы. Силы почти покинули ее, пока ждала. А дождалась, холод заполонил сердце: в сопровождении старух и княжьих мужей шла все-таки Ласкавица.
Лучше бы не видеть всего, что произошло. Девушка не хотела идти в шатер. А там закричала таким страшным, нечеловеческим криком, раненой птицей выпорхнула из шатра. А у Зоринки волосы поднялись дыбом. И хотела что-то сделать, и не могла. Страх сковал ей руки, ноги, лишил дара речи. А пока приходила в себя, Ласкавица снова предстала перед тиверским народом, только теперь уже не плакала и не молила о спасении, лежала на носилках бледная, тихая и спокойная. Зоринка уже не могла смотреть, что будет дальше. Вернулась к привязанному коню – и в Веселый Дол.
Дома застала только челядь. Никому не пришлось объяснять, где была, почему пошла против воли родителей. Челядницы проводили ее наверх и уложили, посочувствовав, что на их горлице лица нет, не иначе, чем-то напугана. Зато когда появилась на подворье мать Людомила, пришлось выслушать нарекания и попреки. И недостойна она рода своего, и неблагодарная. Мать вон как о ней заботится, хочет уберечь от беды, а дочь только то и делает, что сует свою неразумную голову куда не следует, того и гляди, сама на себя беды накличет.