Синеокая Тиверь
Шрифт:
Миловидка сгорала от стыда, опускала глаза. То страшилась и удивлялась его речам, то, стыдясь, опускала глаза, то снова поднимала и смотрела завороженно, пока стыд опять и опять не заставлял опускать глаза. А князь, почувствовав, что он на верном пути, дал волю словам своим, желанию своему, обнимал поникшую девушку и миловал ее. И эти сладостные объятия подтачивали и подтачивали твердость Миловиды, она чувствовала: силы ее покидают. Вот он сейчас скажет: не сомневайся, иди ко мне и будь моею – и она не сможет ему возразить.
«О боги! – молилась она мысленно. – Как же это, вот так все сразу и неожиданно! Будет ли это в радость? Разве я такого ждала?»
– Я верю князю. – Она попыталась защититься от его ласк словом. – Верю и склоняюсь к нему сердцем. Но разве до этого сейчас? Завтра или послезавтра нужно идти к капищу и тянуть жребий. Что, если он падет на меня, если не тебе буду принадлежать – богам?
– Этого не будет ни завтра, ни послезавтра!
– Ой, князь! – испугалась. – Что ты говоришь?
– А то, что слышишь. Тебя я даже богам не отдам. Настанет день, проснется народ – и я оглашу всем, что девушка из Выпала по имени Миловида дала согласие стать моей женой. Ты станешь принадлежать к княжеской семье, тебе не придется тянуть жребий.
– Ох! – сладкий стон вырвался из ее груди. Она прислонилась к князю. Понимала: это все. Князь не только обнимает ее, целует и ласкает, он уже горит желанием, и ничем его не остановить. А у нее нет сил противиться ему. Вот он подхватит ее сейчас, легонькую и податливую, своими сильными руками и понесет на ложе и уже не будет спрашивать, хочет ли она ему принадлежать…
Сознание этого, казалось, должно было бы пробудить сопротивление. Но Миловида и не помышляла об этом. Сдерживала, волнуясь, дыхание и таяла в пламени, нарождающемся в сердце. И в этот сладкий миг, изнемогая от истомы, она услышала стук в ворота и чей-то зычный голос:
– Княже! Иди и чини требу. Боги указали уже на свою избранницу.
Миловида испуганно вскрикнула и выпорхнула из объятий Волота, не знала, куда деться от стыда и растерянности. Князя тоже остановило внезапное вторжение. Лицо его будто окаменело, казалось – погонит всех прочь. Но он князь! И Волот переборол недовольство и вышел к тем, кто его звал. Миловида знала: ненадолго. Скажет одно-два слова и снова придет. Что ж тогда? Как ей быть? Сопротивляться, как и тогда, в шатре, звать на помощь? А кого и для чего? Если нет Божейки, если лучшие годы ушли на поиски и скитания, чего ждать, на что надеяться? Может, и в самом деле складывается все так, как того хочет охранительница брачных уз Лада? Страшно, что избранником ее сердца будет князь? Он говорит, что полюбил, и полюбил больше жизни. Так зачем же бояться и сторониться? Волот – достойный муж. В годах уже? Да какие это годы!
И все же страшно. Руку и сердце предлагает не кто другой – сам князь. У него жена, дети. Что скажут они и как посмотрит на это народ тиверский?
Рывком открылись двери, и князь быстро пошел к ней. Видела: рад, что избавился от посланцев Черна, он охвачен мыслями о другой радости и ничто его не остановит.
– Княже! – сказала Миловида, едва справляясь с трепетом, и сложила перед ним, словно перед божеством, руки. – Если хочешь быть желанным в браке, сдержи себя и не торопи назначенный нам судьбой миг.
Он даже не остановился, наоборот, увидел в Миловиде что-то такое, чего раньше не замечал, сгреб, словно ястреб пташку, и, подняв, проговорил растроганно:
– Тот миг давно упущен. С умыслом ли, без умысла, но упущен. Надо наверстывать этот миг.
– Тогда… – Она, как утопающий хватается за соломинку, ухватилась за мысль. – Тогда пойдем к твоей матери, пусть благословит нас. Без этого я боюсь, княже. Только ее согласие прогонит страх из моего сердца и откроет нам путь к супружескому союзу.
Миловида говорила так сердечно и искренне, была так доверчива и испугана, что Волот не смог не выполнить просьбу и выпустил ее из объятий.
– А почему бы и нет? – согласился он. – Разве я прячусь от нее? Утром не только мать-княгиня, вся земля узнает о нашем браке, о том, что ты поселяешься в Соколиной Веже как жена и княгиня. Слышишь, вся земля!
Широко и с силой распахивая двери, вел свою нареченную за руку, не оглядываясь. И только когда остановились перед спальней, посмотрел на Миловиду. Так, взявшись за руки, и предстали они перед княгиней, перед ее слабо освещенным ложем.
– Мать-княгиня, – тихо и торжественно обратился к ней Волот. – Слышите, мать-княгиня? Во имя блага земли и нашего рода-племени благословите сына и его избранницу на желанный брак.
Видимо, уверены были, что княгиня слышит их, – склонили покорные головы, ждали. И мгновение, и другое. А княгиня не отзывалась. Они переглянулись и, не сговариваясь, бросились к ложу…
– Она… – Миловидка глянула на Волота и еле сдержала крик отчаяния и жалости. – Она мертва, княже…
Волот испугался меньше Миловиды. Приклонил к материнскому ложу буйночубую свою голову и затих, подавляя в себе боль. Когда же понял, что не мать требует жалости, а Миловида прижимается к плечу и рыдает, испуганная тем, что случилось, и случилось неожиданно, – встал и сказал твердо, как жене и другу:
– Успокойся. Теперь ты хранительница очага в родовом доме Волотов. Собирай мать в последний путь, готовь тризну по ней. Челяди будет известно, кто ты отныне. Они станут слушаться твоего слова, как моего собственного. Слышала, жена моя любимая? Вытри слезы и берись за дела. Мне же пора ехать – пришло время отдать богам выбранную ими жертву. Как только управлюсь, сразу же буду около тебя.
XVII
Любопытных до зрелищ всегда хватает, а здесь представление не простое. Боги выбрали себе жертву не из старых, даже не из отроков или мужей – указали на молодую и красивую девушку из Колоброда. Как же не пойти и не глянуть на нее хоть глазком, если она божья нареченная, да такая красавица, как сама царевна, которая выкупалась в молоке морской кобылицы. Шестнадцать лет ей всего, станом стройная, высокая. Тело белое и нежное, такое нежное, что и дотронуться до него страшно. А косу какую вырастила, пышную и длинную, глазоньки, брови, щечки – смотреть не насмотреться.
Старые женщины уверяют: Хорс будет доволен такой, значит, смилостивится.
Чья такая, спрашиваете? Старшая из дочерей властелина, Ласкавица. Ее, как только взяла уготованный судьбой жребий, уже и не отпустили к родным, отдали в руки чужим женщинам, чтобы оберегали и готовили к встрече с богами ясными. Перед тем как выйти на последнюю встречу с людьми, божью нареченную искупают в благоухающей, настоянной на травах купели – и раз, и второй, и третий. Потом оденут в белоснежную, из тонкой заморской ткани тунику, такую яркую, что о ней не всякая царевна может мечтать. Затем вправят в уши подвески, наденут золотую гривну, увенчают венком-диадемой. Ой, это же не девка с земли Тиверской, настоящая богиня выйдет к людям и ослепит всех красотой своей.