Синеокая Тиверь
Шрифт:
Но не дождалась мужа в женской половине замка. Опьянев, спал он чуть ли не до ночи, а проснувшись, снова стал во главе ватаги и повел ее за собой.
Корнелия совсем лишилась сил от такого пренебрежения. Кое-как собравшись с мыслями, возмутилась. Пусть знает, если так, поедет к родителям, будет находиться под надежным крылом отца своего до тех пор, пока Аспар не приедет, не поклонится и не поклянется: больше такого не случится.
Проявила решительность, велела конюшим седлать коня. Те послушались, коня оседлали, а дошло дело до отъезда – заступили дорогу: не велено.
– Мне, госпоже? Кто посмел?
– Муж твой, достойная.
Знала, тут против воли Аспара никто не пойдет, поэтому стала искать путь к спасению. И нашла. Приметила среди челядников жадного до денег мужа и не поскупилась на привезенное с собой золото.
– Возьми это, – показала на золото. – И выполни мою волю.
– Какую, достойная?
– Отвези меня к отцу моему.
Вздохнул челядник и отрицательно покачал головой:
– Это невозможно.
– Когда доберемся до замка моих кровных, втрое больше получишь.
– Говорю же, нельзя.
– Тогда… тогда вывези меня из замка и покажи, где бывает муж, что делает, когда заканчивается охота.
Челядник переминался с ноги на ногу.
– Поздно, госпожа. До света ваш муж возвратится в замок. Подожди до другого раза.
Корнелия видела, что челяднику уж очень хочется получить золото от госпожи, но взять не решается, боится идти против воли хозяина. Поэтому и не очень напрашивалась с дарами. Пусть челядник подумает, оставшись наедине с собой, пусть разгорится в нем пламя жадности.
И не ошиблась. Челядник пришел к ней через несколько дней и вывез незаметно из замка, показал медушу у дороги, а в ней – хорошенькую хозяйку веселого заведения. Словно мотылек, порхала она среди захмелевших мужей, всем улыбалась, но ото всех успевала увернуться. И только от Аспара не могла, да и не хотела. Когда обнимал – отвечала на объятия, а когда усаживал на колени – сияла, словно солнце, и не противилась, целовал в бесстыдно обнаженную грудь – смеялась.
У Корнелии туман поплыл перед глазами от обиды, позора и унижения. Не напрасно челядник боялся и предостерегал время от времени: «Будьте мужественны, не шумите и не выдавайте себя. Выдадите – будет беда и мне, и вам». Корнелия нашла в себе мужество вытерпеть. А когда добралась до стойбища и села на коня, огрела его батогом и пустила во всю прыть, словно бежала от самой себя.
Что делала она, возвратившись в замок, никто не знал. Ни к челяди не выходила, ни в свои покои никого не пускала. Ни в тот день, когда возвратилась из поездки, ни на следующий. Не вышла она и тогда, когда в замке оповестили: властелин межгорья возвращается с охоты.
– Что с женой? – Аспар заметил ее отсутствие среди тех, кто встречал его. – Она больна?
– Не ведаю, – ответил челядник.
– Как это не ведаешь? – нахмурился хозяин.
– Госпожа никого не впускает к себе.
Аспар не стал больше расспрашивать челядника, передал коня и пошел к жене.
Корнелия видела, наверное, как он въезжает в замок, слышала шум толпы, которая встречала властелина, – двери ее уже не были заперты. Правда, навстречу Аспару не пошла и не обняла, сидела и ждала, когда властелин сам приблизится к ней.
– Что с тобой, Корнелия? – встревожился Аспар или сделал только вид, что встревожен. – Чем ты опечалена?
– Плохие вести пришли от родителей. Матушка умирает. Хотела проведать ее, но муж запер ворота, велел не выпускать меня, свою госпожу, из замка.
Она заплакала. Не так, как в тот раз, когда зашел отец и сказал: «Собирайся, ты свободна», – а так жалобно, что даже равнодушного к женским слезам Аспара проняло.
– О чем речь? – поспешил он заверить ее. – Хочешь поехать – поезжай. Когда запрягать коней?
– Сейчас, немедленно. Я и так много потеряла времени, целых двое суток бьюсь, словно птица в силках, а выпорхнуть не могу.
– Собирайся, коней подадут.
Аспар вышел и приказал челяди приготовить колесницу для дальнего пути. А пока впрягали коней, позвал тех, кто охранял в его отсутствие ворота.
– У жены моей был кто-нибудь из соседней провинции?
– Не было.
– Как так не было?
– Не было. Ворота охранялись, никто не въезжал в них за последние пять суток.
– Может, жена моя посылала кого-нибудь к матери?
– Ни один всадник не выезжал из межгорья.
Властелин пристально посмотрел на предводителя стражи. А это не обещало ничего хорошего.
– Как же госпожа узнала, что у нее болеет мать? Духи принесли ей те вести или как?
– Про это ведомо лишь госпоже.
Аспар нахмурился. Было видно: его раздирают сомнения, но оправданы ли они?
– Иди, – повелел наконец охраннику. – И моли Бога, чтобы это на самом деле было так. Но если узнаю, что все-таки кто-то приезжал к жене или кто-нибудь выезжал отсюда, берегись.
Подождав, пока уляжется возбуждение, направился к жене.
– А что с матерью?
– Говорила уже: болеет.
– Спрашиваю: какой недуг? Неужели те, кто бы у тебя, не сказали?
– Говорить не говорили, но поведали страшное: матушка приснилась мне в черном.
– Ах, приснилась! – обрадовался Аспар. – Тогда складывай, жена, свои вещи и оставайся дома.
Корнелия, видимо, всего ожидала от этого бирюка, поэтому и не очень удивилась. Зато возмущение ее наконец прорвалось наружу.
– Я, кажется, не продана тебе?
– Зато обвенчана со мной. Сама того хотела, вот и будь во всем покорной женой.
Женщина остается женщиной, уж если разгневается, не видит, где двери, а где окно.
– Ты… ты забываешь, – Корнелия даже позеленела от злости, – что я не беззащитна, что мне достаточно бросить клич – и на помощь придет сила, перед которой не устоят ни твои ворота в Долину Слез, ни твой замок.