Синеокая Тиверь
Шрифт:
– Разве? Все говорят: настоящий острог соорудил, с Черном скоро можно будет сравнивать. А кроме острога, еще и морское пристанище у тебя есть. Поговаривают, ромеи уже наведываются, приезжают за товарами, привозят свои.
– Не прославился еще мой Холм так, чтобы сюда наведывались ромеи. Кроме даков и ромейских славян, никого не бывает.
– Будут еще, не все сразу.
Вепр пригубил братницу, подумал и немного погодя сказал:
– Не очень верится, воевода, в то, что так будет… Для того и приехал к тебе, чтобы вместе поразмыслить. Может, пойдем поговорим? – понизил он голос до шепота.
– Ну, если так настаиваешь, то и пойдем.
Чужкрая заинтересовало, о чем хочет поведать воевода-сосед. Видимо, недаром приглушал голос и говорил шепотом: разговор не для всех. Вот и поведет туда, где их никто не услышит.
– Не в заговор ли меня хочешь втянуть? – пристально посмотрел на Вепра Чужкрай, когда они уединились.
Гость немного опешил, хотя и старался не выказать растерянности.
– Такого намерения нет, но признаюсь тебе, что приехал не для веселого разговора. Сомнения раздирают последнее время, а поделиться не с кем.
– Ты – и сомнения? До сих пор, кажется, они были тебе неведомы.
– Теперь ведомы. Не забыл, наверное, о чем говорил князь на совете старейшин и воевод.
– На память не жалуюсь, хотя и не пойму, почему тебя тревожит сказанное князем.
– А потому, что сказанное князем – все неправда. Нас обманули!
– Кого это – нас?
– Прежде всего тебя, меня, Всевлада.
Чужкрай окинул своего гостя настороженным, тяжелым взглядом.
– Я не чувствую себя обманутым.
– Потому что не дошла очередь. Дойдет – тогда почувствуешь. Где же обры, от которых нас предостерегал Волот? Соображаешь теперь, почему он угрожал ими, для чего придумал нашествие обров?
– Придумал?
– Именно придумал. Захотел поставить в наших волостях сотни свои, прибрать к рукам все то, что мы обжили и соорудили. Обры кочевали возле Меотиды. У них и в мыслях не было идти через наши земли.
– Откуда тебе знать, что не было у них такого в мыслях?
– Говорю тебе, стали да и пасут коней.
– А если им помешало что-то идти дальше?
– Что могло помешать? Думаешь, испугались наших приготовлений?
– Очень может быть, что и испугались. Если они могли договориться с лангобардами о совместном нападении на гепидов, почему бы им не знать, находясь среди тех же лангобардов, что анты посылали послов в Византию, что между теми и другими есть договоренность: объединить рати и преградить обрам дорогу за Днестр и Дунай?
Вепр не знал, что на это ответить, и разозлился. А злость мешала думать.
– Вижу, и ты не хочешь понять меня. – Вепр вышел из-за стола и направился к дверям, но сразу же вернулся: – Тебе, как и всем, безразлично, что труд мой – плод многолетнего напряжения – становится достоянием Волота, этого подлого пса и убийцы!
Он заметался, как зверь в клетке, раздираемый злобой, а Чужкрая это вроде и не касалось, он попивал вино, закусывал и лишь изредка окидывал гостя лениво-спокойным взглядом.
– У меня, Вепр, нет ни единой причины быть тебе недругом. Но и князю я не собираюсь становиться поперек дороги. Он в ответе за блага земли и людей тиверских, пусть поступает так, как этого требуют нужды земли и народа.
– А что скажешь, – повернулся Вепр к Чужкраю, – что скажешь, если займет и твой острог, как занял мой Холм? Вспомнишь ли тогда о нуждах земли? У кого будешь искать тогда защиты? Мы должны объединиться, Чужкрай. Слышишь, объединиться, если хотим быть властелинами и силой в своих землях.
– Сила земли, Вепр, в единстве, а не в распрях. Ты же сеешь раздор, поэтому не говори, что заботишься о силе.
Непреклонность этого пьяницы и обжоры задевали властелина Холма за живое. Видел, что ему не сломить его, поэтому ничего другого не придумал и сел снова за стол.
– Разве я первый начал сеять этот раздор? – сказал он грустно. – Или я не стоял под стягами князя Волота, не радел о единстве?
– Когда-то – да, а сейчас – нет. Потому и князь был твоим побратимом, ныне же должен остерегаться тебя и действовать так, как этого требуют нужды земли. Пойми это, воевода, и поворачивай коней в город свой придунайский. Князь, надеюсь, не гонит тебя оттуда.
Вепр смотрел на Чужкрая косо и молчал.
– Это и весь твой совет?
– Весь, властелин.
– Жаль. Не думал услышать от тебя такое.
– Думал, если я Чужкрай, то меня легко подбить на сговор? Ошибся, Вепр. Я прежде всего витязь, а для витязя честь превыше всего.
Только теперь Вепр убедился окончательно: дело, с которым ехал к Чужкраю, лопнуло безнадежно. Теперь ему ничего не оставалось, как выгородить себя. Только вот как? Прикинуться, сделать вид, что доводы Чужкрая убедили его? Наверняка напрасны такие потуги. Чужкрай не такой простак, чтобы поверить в искренность скороспелого раскаяния.
Старался придумать что-нибудь убедительное – напрасно, все казалось мелким и никчемным. Наконец припомнил причину раздора с Волотом и начал жаловаться вслух на свои давние и неутихающие боли. Вон сколько лет минуло, как не стало сына, а он не может забыть до крика болезненной боли после его гибели, как не забывается и княжеская нерешительность в тот момент. Поэтому каждый шаг князя воспринимает с подозрительностью, все его действия кажутся ему злонамеренными. До чего уже дошло: не верит даже в его действительно добрые намерения. Мог ли кто подумать, что такое случится между ними?
Сокрушался-кручинился до тех пор, пока кручина та не высекла искру живого огня и не разбудила мужское буйство: повелел отрокам принести жбан с медом, а заодно и все то, что требуется к нему.
– Давай пить, Чужкрай, – пригласил хозяина. – Пусть потонут они, и печаль наша, и горькая судьба, в этом хмельном напитке. Больше ничем их, проклятых, не одолеешь. Ей-богу, ничем!
Пили день, пили второй, а пришло время собираться в дорогу, еще раз убедился Вепр: этот по-медвежьи неуклюжий властелин и княжий страж на границах не пропил ума, помнит, о чем говорили между собой и почему говорили. Поэтому, уезжая, посчитал нужным сказать воеводе Великой Луки: