Синева осенних вечеров

Гроссман Марк Соломонович

БУДНИ

Заезжен будничною прозою, Не той, высокой и святой, Что рядом с чаем, с папиросою, С душевной сладкой маетой, Не той, над градами и весями, Где, первозданно и старо, Бежит, поскрипывая весело, Твое негромкое перо. А той, которая — собрания С иных закатов до утра, А той, которая заранее Почти смертельна для пера. Листки календаря помечены, Испещрены листочки все. И кружишься с утра до вечера, Как будто белка в колесе. И в дальних ящиках забытое, Засунутое под стекло. Лежит оружие пиитово — Бумага, рифмы и стило. Но выйдут сроки — и неистово, От

перегрузок чуть дыша, Вдруг вздрогнет, призвана горнистами, В запас не сданная душа. Почистишь ветошью оружие, Вздохнешь с улыбкою: — Ну, что ж… И слава господу, что кружишься, А то ведь пылью зарастешь! 1973

НА РЖАВЦЕ, НА ВОДЕ СТОЯЧЕЙ

На ржавце, на воде стоячей, Отражаясь, дрожит луна. За осокою утка крячет, Тихо плачет. О ком она? Много нежности в тайном зове, Жажды радости и вестей. Я вхожу в этот мир, как совесть, Без оружия и сетей. И глазею в тиши на чудо Дробных дождичков и лесов, И, пьянея, слушаю удаль Закипающих голосов. Лес окрашен рябин кистями, Кулички обживают мель. Ах, как горько полынью тянет! Ах, как душу качает хмель! Пусть живое в живое верит, Легковерия не кляня. …И задумчиво смотрят звери Без смятения на меня. 1973

УБРАЛАСЬ ЗИМА, РАСКАЯСЬ

Убралась зима, раскаясь, И уже, в кипенье гроз, Ветерок весны ласкает Ноги теплые берез. На лесных полянах тихо, — Малый мир еще ничей. Ждет, как чуда, косачиха Поединка косачей. Вот они! В пере и пухе Молодой кулачный бой Ради юной копалухи — Скромной курочки рябой. На мели кулик мелькает Рядом с парою своей, И кишит вода мальками Полосатых окуней. Луг надел наряд парчовый, Легкий свадебный наряд, И над ним часами пчелы Неумолчные парят. Отогрелся заяц куцый, Приглядел себе жену. Мошки малые толкутся, Тянут песенку одну. Эта песенка простая О ликующей поре, Как весна листву листает На своем календаре. Дали дышат новизною, Вся земля вступает в брак Только солнце за луною Не угонится никак. 1973

В КРОВИ У НАС ГНЕЗДЯТСЯ БЫЛЬ И НЕБЫЛЬ

В крови у нас гнездятся быль и небыль, — Пещер дымы, земных разломов дно. Так петухов, наверно, тянет небо. Пусть изредка. Туманно. И темно. Они кричат и хлопают крылами, Срываются в отчаянный полет, И грузные, как из вселенной камень. Горячей грудью расшибают лед; Окрест взирают из последней мочи, Как у родного дома пилигрим, И горлом окровавленным хохочут Над изжитым ничтожеством своим. 1973

ПСА УДАРИЛИ В ГРУДЬ НОЖОМ

Пса ударили в грудь ножом. Полз он мертвый почти к порогу, Ребятишками окружен, И качало под ним дорогу. Кровь толчками из рваных жил Выливалась на шерсть и на пол. …Был он голоден — не тужил, Обижали его — не плакал. Никого на своем веку Не обидел он, даже битый. Старый кот на его боку Отдыхал, не боясь обиды. Укоряли — вилял хвостом — Терпелива душа немая. …А теперь он лежал пластом, Злобы этой не понимая. Милый, ласковый, небольшой, Жил он, зубы в живых не целя. И Алеша, мой сын меньшой, Был товарищем спаниеля. Люди издавна на Руси Любят голубя и собаку. Оказался бы

сын вблизи, Он бы кинулся разом в драку. Пес был радостно обнажен, Оттого, видно, теша зависть, Ни за что его в грудь ножом, Просто так, полоснул мерзавец. Полоснул — и пропал в ночи, Совесть ранив свою едва ли. …Люди знают, что палачи Часто с этого начинали. 1973

Я ЗНАЛ НЕХИТРЫЕ СЛОВА

Я знал нехитрые слова, Когда луна плыла над плесом, От них кружилась голова У женщин в сумраке белесом. И речь была из повилик, И оплетала тело туго, И слово было, что велит Забыть и недруга, и друга. Я знал слова затей пустых, Слова расхожих истин грешных, Слова слепые, как хлысты, Бездумные, как пересмешник. Я знал такую злобу слов — Лишь стисни зубы и ссутулься, Когда тебя на штык несло Уже без голоса и пульса. Взрывалась бомбами Ловать, И было слово канонаде, И чтобы им повелевать — Мы умирали дважды на день. И лезли вновь из блиндажа В разведку чадными ночами, И откровения ножа Как междометия звучали. И пашня в шепоте цвела, И зерна были, и полова, И жизнь была, и смерть была В громаде отческого слова. 1974

БЫЛА ПОЭЗИЯ, КАК ОТЧИМ

Была поэзия, как отчим, Иной порою — жестока, Глуха к своим чернорабочим В бездонных шахтах языка… Душа, как грузчик, уставала, На грудь валилась голова, И в чреве черного отвала Как черви корчились слова. Но в час отчаянья, как милость, Что полагается слуге, Крупица золота светилась В набухшем кровью кулаке. И сотрясала свод удача, Не пряча золота в суме, И ликовали, чуть не плача, Чернорабочие во тьме. 1974

ОНИ ЦЕЛУЮТСЯ УБОГО

Они целуются убого, Незряч их придорожный брак, И речь хромает, колченога, Как выпивоха после драк. Достались, видно, в жизни льды им, Удачи не было дано. Сидят, давно немолодые, Увы! — недобрые давно. Поют в обнимку у рябины. Завить одну пытаясь нить. …Ведь даже злым и нелюбимым Дано кого-нибудь любить. 1976

МЫ БЫЛИ МУЗАМИ ПРОВИНЦИИ

Мы были музами провинции. Пророка несть в своем дому. И вяло хлопали девицы, Проваливаясь в полутьму. Записки были и записочки. Осечки были и успех, И записные были выскочки. Что знают всё и обо всех. Но рос и вырос на железе я И помню оттого свое — Как государственны поэзия И слуги честные ее. Нас жизнь охаживала вицею, В своем дому пророков несть. …Мы были музами провинции, Спасибо ей за эту честь. 1977

И БЛАГОЛЕПНО, И НЕВИННО

И благолепно, и невинно Жить без любви. И все к лицу, Как половине — половина, Как похороны — мертвецу. Уже ни к подвигам, ни к славе Не позовет вас новый день, И вашу душу тихо плавит С чиновней ненавистью лень. Пусть любознательность мальчишья Живет в душе с началом дня. Страшитесь скучного затишья. Житейской прозы без огня. Любите буйную погоду, Людей любите. Потому Живите Родине в угоду, Не угождая никому. 1977