Сингомэйкеры
Шрифт:
Бутылку шампанского мы допили, в России немыслимо оставить недопитой, и хотя мы в Испании, но привычки – вторая шкура, две другие остались нетронутыми, как и коньяк. Взамен насладились изысканным десертом,
Потом мы неспешно пили кофе, что вообще-то не делают люди перед сном, если в самом деле собираются спать.
Свет она погасила, оставив крохотный ночничок у двери, чтобы не расшибить в темноте лоб, но я видел, что разделась полностью, как и я. Я вообще всегда сплю голым, привычка, а в эту жару, как бы хорошо ни работал кондишен,
Она зашла со своей стороны и, чуть откинув край одеяла, легла, стараясь не касаться меня. Я сказал негромко:
– Спокойной ночи. Постарайтесь не стаскивать одеяло. Это раздражает.
Она ответила так же равнодушно:
– А вы постарайтесь не лягаться.
– Я давно вышел из лягального возраста, – сообщил я. – А еще не забрасывайте на меня ногу, хорошо? Они у вас прелесть, но когда спокойно спишь…
– Не буду, – пообещала она, – я вообще отвернусь. А вы не тыкайте мне в спину коленями.
– Не буду, – поклялся я.
– И пенисом тоже, – сказала она строже. – Я устала и хочу спать. Вам, кстати, надо бы купить резиновую куклу. На той стороне улицы есть такой маленький магазинчик…
– Завтра загляну, – пообещал я. – Для вас захватить что-нибудь? Ну, вы понимаете, какого вида товары я имею в виду.
В полутьме ее голос прозвучал с легкой насмешкой:
– Я здесь всего на пять дней. Обойдусь.
– Смотрите, – предостерег я. – Жарко, уровень солнечной радиации высок, а мы и на обед ели жареное мясо с острыми специями. Да и на ужин что-то похожее…
Она пробормотала:
– Я чувствую, что ваши гормоны уже давят вам на мозг.
– Справлюсь, – пообещал я. – Спокойной ночи.
– И вам того же.
Некоторое время оба лежали совершенно ровно, как бревна, затем я зевнул, она почесала нос, снова минут на пять-шесть тишина. Я чувствовал, как она иногда шевелится, стараясь делать это незаметно, у самого все зудит от желания хотя бы почесаться, но терпел, а когда уж совсем невмоготу, повернулся на бок и поскреб ногтями голень.
В полутьме послышался негромкий задумчивый голос:
– Может быть, вам стоит попросить меня о помощи? А то у вас что-то совсем уж странное…
Я чуть не заорал, что да, конечно, давай берись, но сдавил себя, как жабу в кулаке, ответил сдержанно:
– Ну что вы, я никогда не принуждаю женщин.
– Я ж не предлагаю меня насиловать.
Я почти прошипел:
– Но и просить не стану. Вообще-то мастурбация не такой уж и грех.
Она сказала торопливо:
– Только не в мою сторону!
– Не беспокойтесь…
Через пару минут молчания она спросила с интересом:
– Вы уже приступили? А то что-то не слышу вздохов.
– А вы? – спросил я. – Постанываете совсем тихо. Я едва расслышал.
– Я не постанываю! – ответила она возмущенно. – Я вообще ничем не занимаюсь. Мои руки поверх одеяла.
– И мои, – заверил я.
Я
– В самом деле? – спросила она. В голосе прозвучало удивление. – Как хорошо, что вы такой равнодушный к этой ерунде. Ну, раз уж и вам не спится… почему-то, можем поболтать о пустяках. Или о той же работе…
– Да, конечно, – ответил я. – Не спится. Почему-то.
– Как вы полагаете, – спросила она и, придвинувшись чуть ближе, закинула на меня ногу, – консервативная часть общественности окажет ли сопротивление, если завтра нудисты не просто выйдут на демонстрацию, но и после фестиваля попробуют разгуливать по улицам обнаженными?
Я едва не взвыл, когда сгиб ее горячего колена лег на мой уже вздутый и твердый, как гранит, пенис. А она, придвинувшись вплотную, прижалась к моему боку мягкой грудью и, блестя глазами, смотрела с великим интересом.
Я сказал пересохшим ртом:
– Конечно, окажет…
– Почему? Во время фестиваля обещали не мешать.
– Одно дело клоуны на улицах, – ответил я отстраненно, потому что весь сосредоточился на том месте, которое придавила коленом, – на это время детей можно убрать в лагерь, другое…
– Жаль, – проговорила она.
– Жаль, – согласился я.
Глубоко вздохнув, она невольно сдвинула ногу ниже на пару миллиметров и тут же, выдыхая, вернула ее на место. Я сжал зубы, издевается, зараза, но не поддамся, я же мужчина, а не животное, а мужчиной считается тот, кто умеет открывать шампанское, пользоваться столовыми приборами и подавлять сексуальные инстинкты.
– Но общество становится толерантнее, – произнесла она задумчиво и с надеждой, – когда-то стена рухнет…
– Обязательно, – сказал я.
– И тогда люди перестанут стыдиться того, чего не следует стыдиться…
Колено ее сдвинулось ниже, еще ниже, наконец мои гениталии получили свободу, которой совсем не обрадовались, а она, устраиваясь поудобнее, опустила голову мне на плечо. Я замер, когда она, все так же приудобливаясь, положила руку мне на грудь. Ладонь оказалась горячей, словно только что из кипятка.
– Перестанут, – проговорил я сквозь зубы.
Ее ладонь опускалась все ниже, очень медленно и дразняще. Я сжимал челюсти, все это подается как невинные прикосновения во время интересного разговора двух интеллектуалов, и если сейчас ее схвачу, то… конечно, вряд ли станет говорить, что я изнасиловал, но покажу себя человеком со слабой волей, а во мне настолько силен инстинкт бойца, что мне важнее вот по-мальчишечьи доказать свою стойкость, чем удовлетворить свои животные инстинкты.
Ее ладонь то замирала, то снова сдвигалась, а когда я уловил, что движение подчиняется ритму моего дыхания, стал дышать глубже, чтобы ладонь соскальзывала со вздымающейся груди дальше. Наконец ее пальцы коснулись того, чего должны были коснуться, обхватили, сжали.