Шрифт:
Капуана Луиджи
Синичка
Жил-был вдовый медник с двумя дочерьми: старшая — белокурая красавица, высокая, стройная, да такая надменная, что и подойти страшно, а младшая — дурнушка, но милая, скромная, добрая, взглянешь на нее мельком, перемолвишься словом — и сразу она по сердцу придется.
Отец не скрывал, что гордится старшей и любит ее больше. Целый день медник стучал молотком по котелкам, кастрюлям, сковородкам — наковальня была вбита в пол у входа в мастерскую. Не отрываясь
— Скоро. Старшая принцу достанется, а младшая — любому, кому глянется.
Старшая дочь, благо отец ее больше любил, целыми днями сидела, сложа руки, нарядно одетая и причесанная, у окна, будто и вправду принца ждала, а младшая трудилась, как пчелка: то комнаты убирала, то еду готовила, то белье стирала и сушить развешивала; единственной ее отрадой была клумба на краю огорода, каждую свободную минутку она ухаживала за цветами.
Подметая полы, убирая комнаты, разжигая печь, стирая и развешивая белье, поливая цветы, она без устали пела. Голосок у нее был звонкий, мелодичный, прохожие останавливались и восхищенно слушали; соседи прозвали ее медникова Синичка.
А старшую сестру мучила зависть. Сидела она целый день нарядно одетая и причесанная, сло-
жа руки, у окна, да никто на нее не обращал внимания. Труженики знали, что ни за одного из них она замуж не пойдет, а богачи считали ниже своего достоинства жениться на дочери медника и от похвал ее красоте воздерживались, чтобы слишком о себе не возомнила.
Шли годы, напрасно медник повторял:
— Старшая в жены принцу достанется, а младшая — любому, кому глянется.
Порой кто-нибудь из соседей подтрунивал над стариком:
— Ох, боюсь я, медник, как бы ваши дочери в девках не засиделись!
Тогда старик начинал стучать с остервенением по котлу, сковородке или котелку, смотря что оказывалось под рукой, но не сдавался: — Старшая в жены принцу достанется, а младшая — любому, кому глянется.
Совсем у медника мозги набекрень, думали люди.
В саду у медника росло персиковое деревце. С некоторых пор стоило Синичке — отец и сестра ее тоже так звали, правда в насмешку, — запеть, как над ней, на расстоянии протянутой руки, слышалось трепетанье крыльев. Поднимет она голову и видит: реполов вьется — то взлетит, то опустится, то присядет на вершину персикового деревца и зальется трелями. Как будто пытается повторить песню девушки и досадует, что у него не выходит. А едва она отвлечется от дела, чтобы посмотреть на него, и прервет песню, он умолкнет и, раскачиваясь на ветке, ждет.
— Ждешь, чтобы я снова запела, красавец реполов?
И реполов трелью отзовется, словно ответит: «Да, да!»
Синичка продолжит песню. Реполов слушает, медленно раскачиваясь, и в паузу пытается повторить, но у него не получается. Рассердится он на самого себя и улетит.
Теперь Синичка каждую свободную минуту словно на крыльях летела в огород и пела. Реполов появлялся два раза в день: утром перед восходом и вечером — на закате. Без него Синичка чувствовала себя одинокой, и работа у нее не спорилась.
Старшая сестра по утрам подолгу нежилась в постели и раздраженно требовала: — Не смей петь на заре, ты мне спать меша
— А ты не смей спать допоздна, ты мне петь мешаешь!
«Ишь ты! — подумала старшая сестра. — Дурнушка еще и дерзит!» — и пожаловалась отцу: — Синичка издевается надо мной, принцессой называет!
Тот заступился за любимицу и отругал Синичку.
— И так я ей за служанку, разве этого мало? И подметаю, и в комнатах убираю, и белье стираю, и глажу, и еду готовлю! Вы ведь сами говорите: «Старшая в жены принцу достанется, а младшая — любому, кому глянется». Так что принцесса она и есть! А у меня одна радость — петь, и то ей мешает!
По утрам перед восходом Синичка садилась в огороде под персиковым деревцем и пела. Некоторое время спустя слышалось трепетание крыльев, это прилетал реполов и начинал щебетать, заливаться трелями, посвистывать. Он взлетал, опускался, присаживался на вершину персикового деревца, раскачивался на ветке и, казалось, слушал. Синичка вполголоса повторяла и повторяла песню, словно помогала ему запомнить и выучить. Стоило ей умолкнуть, как реполов ста-
рался просвистеть мелодию, но кончалось всегда тем, что он испускал жалобную трель и улетал.
А между тем каждый раз он опускался все ниже и ниже с ветки на ветку, и, если Синичка вставала и протягивала руку, чтобы потрогать его, он не пугался, но все же взлетал и потом возвращался на прежнее место.
— Реполов, почему ты не разрешаешь себя потрогать?
И реполов отвечал короткой трелью, словно говорил:
— Нельзя!
— Реполов, ты меня любишь?
Реполов отвечал щебетаньем, словно хотел сказать:
— Очень, очень!
— Реполов, сядь ко мне на палец, я тебе сахару дам! — И она манила его кусочком сахара.
Реполов делал вид, что собирается сесть на палец, хлопал крыльями, а потом снова улетал на ветку щебетать.
— Ты, реполов, злюка. Я больше не буду тебе петь!
Медник окликнул ее из мастерской:
— Синичка, с кем ты там разговариваешь?
— Сама с собой. Я вам мешаю?
Дочь определенно стала дерзкой. Медник рассердился и пригрозил:
— Палка по тебе плачет!
Поднялся в горницу к старшей сестре и наказал:
— Когда Синичка работает в огороде, посмотри из кухонного окна, чем она занимается и с кем разговаривает.
На следующий день медник узнал, что дочь разговаривает с реполовом, и поразился.
— Синичка нашла жениха! — съязвила за ужином сестра.
— Лучше невеста реполова, чем принцесса, не нужная ни одной собаке!
Медник отвесил ей оплеуху.
— Не дерзи сестре!
На следующий день солнце уже высоко поднялось, а Синичка все еще нежилась в постели.
— Синичка, надо белье постирать!
— У Принцессы такие же руки, как у меня.
— Синичка, а где же обед?!
— У Принцессы такие же руки, как у меня. В чем дело, отчего она вдруг стала такой