Синие звезды
Шрифт:
— Дадим, дадим, дадим! — с досадой отвечал Бутаков. — Сказано тебе, что дадим. Бригада собрана, инструмент выделен, вся задержка была за бригадиром. А ты думаешь, это легко. Дурака послать — сами ругаться будете, а толковые люди и у нас не без счета. Назначили было мы вам бригадира, да ведь сам слыхал — убило человека в кузнице.
— Нам же сеять! — скороговоркой твердил рыжебородый. — Ведь мы на вас, как на каменную гору. Дорогие вы мои, у вас одного человека убило, а вы через это всех нас как есть поубиваете.
— Полно городить, — уже дружелюбно ответил
— Дела то есть вовсе никудышные! — заерзав по табуретке, весело закричал рыжебородый. — Один слесарь жениться уехал. У двух машин гусеницы сорваны. У «клетрака» какая-то штуковина треснула. Председатель сам не свой — корова сдохла. А конторщик запил и все одно заладил: «Хочу, говорит, в монахи идти». Я его стыжу: «Куда тебе, пьяная морда, в монахи? Тебе надо в ГПУ, а не в монахи». А ему хоть бы что. «Я, говорит, не царь, не вор и не разбойник, и в ГПУ мне делать нечего. А вот отработаю свой контракт и пойду куда глаза глядят правду искать». Ну, что ты с таким человеком делать будешь?
— Сам ты кто? — спросил Матвей, с любопытством оглядывая этого тщедушного говорливого человечка.
— А я тамошний, — охотно ответил рыжебородый. — Тамошний мужик — колхозник. А сейчас я на тракторной базе вроде как бы завхоз. Настоящего-то завхоза у них нет пока, — добавил он со вздохом. — Настоящего-то как раз под крещенье районная милиция по какому-то делу забрала, так и до сей поры все еще не выпускают. Давайте! Давайте! Давайте! — опять заторопился он, ерзая по табурету. — Давайте, старший бригадир… Сделайте хорошее дело. Выезжайте завтра вечером!
— К завтрему не справимся, — ответил Матвей. — Инструмент проверить надо, запаковать тоже, самим собраться. Послезавтрего как раз в аккурат.
И точно, были уже сумерки следующего дня, когда Матвей, забив последний гвоздь и затянув последний шпагат поверх упаковочной рогожи, выходил из ворот завода.
Он был сердит, потому что хотел есть, но знал, что дома ничего не приготовлено, так как жена, Варвара, обозлившись на его неожиданный отъезд, еще с утра уехала к матери и пообещала вернуться только завтра.
Он поколебался, не зайти ли закусить в соседнюю пивную, но пожалел денег и хмуро повернул к дому.
Возле угла он встретился с Кирюшкиной матерью.
— Ты куда, Матвей? — тихо спросила она, задерживая его руку.
— Домой, Катя, поесть охота. Варвара-то моя совсем одурела. Тут собираться надо, то да се, а она рассердилась да к теще и уехала.
— Матвей… — не сразу сказала Катерина, шагая с ним рядом. — Что это люди говорят… Как это так ни с того ни с сего и вдруг взорвалось? Я и сама не пойму. Как это десять лет не взрывалось и вдруг взорвалось?
— Не знаю я, Катя. Там инженеры смотрели… Комиссия. Может быть, с углем что-нибудь попало… может быть, среди старого железа. Помнишь, как Парашкиного мальчишку убило. Нашел он в огороде какую-то балбешку, стал расковыривать, а она как ахнет!
— Матвей! Ты завтра уезжаешь? Надолго?
— Вечером, Катя. Надолго… На всю весну.
— Возьми с собой Кирюшку, — дрогнувшим голосом неожиданно попросила Катерина, и холодными влажными пальцами она крепко сжала кисть его загрубелой руки.
— Что ты, Катя, городишь! — воскликнул Матвей, заглядывая в ее заплаканное, осунувшееся лицо. — Куда я его возьму? Что я с ним делать буду?
— А ты ничего не делай. Ты просто возьми. Он уже большой — девять лет… Вот доктор говорит: «Сейчас же подальше уберите его от квартиры, от завода. Лучше в деревню… в поле. Там обживется, позабудет…» А куда в поле? В какое поле, когда я сама всю жизнь возле города и завода. Возьми, Матвей. Одёжа у него есть, ботинки я с утра новые куплю, у нас как раз дают по талону. Ну что тебе не взять? Жалко мальчишку. Помнишь, как я… когда Николай, когда ты… помнишь, когда вы из солдат… больные, рваные…
Высокий рябой кузнец остановился, и казалось, что под напором этих горячих, бессвязных слов он даже покачнулся.
— Катя, — растерянно ответил он. — Да ты постой… Как же это так сразу? Это дело такое… Подумать надо… Да возьму, возьму! — совсем растерявшись, заговорил он, неловко поддерживая ее за руку. — Экая ты, право. Ну что ты?.. Сказал — возьму, значит, возьму… Доктор! — со спокойной досадой продолжал он немного спустя. — Тоже! Нет чтобы человеку микстуру или порошок. А он — в деревню… В поле… Он, доктор-то, думает, что нынче в поле спокой. Нынче нигде нет спокоя.
— Он, может быть, лучше знает, — робко возразила Кирюшкина мать. И, обрадованная, благодарная, она настойчиво тянула Матвея за рукав: — Заходи, Матвей! Ну, пожалуйста, заходи. Я самовар взгрею. Картошка в духовке стоит. Селедку очищу.
— И то разве зайти, — согласился Матвей. И опять, вспомнив про свое, он рассердился: — Вот дура баба Варвара! И скажи, какой характер! Мужика в дорогу собирать, а она — на тебе!.. К теще!
Вот так и случилось, что послали Кирюшку в широкое поле.
Багаж был сдан, места в вагоне заняты, и до отхода поезда оставалось совсем немного, а одного бригадника все еще не было.
— Кирюшка! — несколько раз говорил обеспокоенный Матвей, разбирая и рассовывая вещи. — Выдь на площадку, посмотри, не идет ли этот балда Шарабашкин. Он, может быть, номер вагона позабыл.
— Пройдет по составу и найдет, — отвечал слесарь Федор Калганов. — Что он — дите, что ли?
— Выйди, Кирюшка, — через несколько минут опять приказывал Матвей. — Да смотри от вагона не отходи — отстанешь… Не сломается… Пусть бегает, — кивая головой в сторону уходящего Кирюшки и вытирая платком рябой мокрый лоб, объяснил Матвей. — Боюсь, не заревел бы. А так: туда, сюда — глядишь, и некогда.