Синий аметист
Шрифт:
— Да поймите же вы, — убеждал раскрасневшийся семинарист, — нас ведь шестеро. Мы можем напасть на них у постоялого двора Халачева, а потом ищи ветра в поле…
— Уймись, Бруцев, — махнул на него рукой Дончев. — Разве ты не знаешь, что теперь все обозы охраняются… Я уже целый месяц за ними наблюдаю…
— Помнится, Матей говорил, — послышался голос Искро, — что в Татар-Пазарджике, в лавке какого-то Ибрямоглу, продают взрывчатку… Якобы из нее пистоны делают для фейерверков во время байрама. [25]
25
Байрам — самый большой праздник у мусульман.
— Вчера
— Можно сделать другое, — заявил Бруцев, и его черные глаза сверкнули. Он посмотрел сначала на Грозева, потом на других. — Нужно поджечь какой-нибудь обоз. Охрана не посмеет оставаться у телег с взрывчаткой и разбежится. А мы в суматохе сможем взять несколько ящиков динамита.
— А что, и в самом деле, — отозвался Жестянщик, — пожалуй, это самое надежное… — Он умолк, будто хотел послушать мнение остальных.
— Да, можно, — вымолвил Грозев. — Нужно только улучить удобный момент. Дончев утверждает, что обозы с взрывчаткой в последнее время редко проходят через Пловдив.
— Да, — кивнул Дончев, подтверждая сказанное Борисом. — Сейчас все направляется через Хаинбоаз. [26] В Пловдиве осталось всего два склада — большой, у постоялого двора Меджидкьошк, и поменьше — в доме Текалы. По всему видно, оба снабжают армию, и подобраться к ним невозможно. Единственный склад, с которого проходящие войска получают оружие и боеприпасы, это тот, что расположен в маслобойне, у пазарджикской дороги.
26
Перевал в горах Стара-Планина.
— Там очень сильная охрана, — безнадежно махнул рукой Искро.
— Охрана-то сильная, — согласился Дончев, — но туда легче всего пробраться. Коста Калчев в эти минуты сидит в кофейне Караибрагима, чтобы разузнать у турок кое-какие подробности, а в чесальной мастерской, что напротив маслобойни, я оставил Кицу, сестру мою. Она должна понаблюдать, что станут делать турки. Медлить нельзя. Вряд ли сюда еще раз подвезут взрывчатку. Все направляется к Нова-Загоре.
— Хорошо бы уже сейчас определить людей, — предложил Искро, — чтобы мы были готовы, если выдастся удобный момент.
— Кроме того, — спохватился вдруг Дончев, — лучше всего действовать вечером. Тогда в складе остается только помощник офицеров Сабри-чауш, [27] онбашия [28] и двое-трое солдат-носильщиков. Вся охрана снаружи, а в помещении только эти. Офицеры обычно расходятся по кабакам.
— Сколько человек охраны? — поинтересовался Грозев.
— Шесть или семь, — ответил Дончев. — Но всегда поблизости войска…
Снаружи послышались шаги. Матей Доцов вышел. Через несколько минут он вернулся с сестрой Дончева Кицой — худой женщиной с продолговатым лицом, бледным от смущения и спешки.
27
Чауш — сержант в турецкой армии.
28
Онбашия — ефрейтор в турецкой армии.
— Что там на маслобойне? — спросил ее Дончев.
Кица оглядела собравшихся, словно сомневаясь, стоит ли говорить в присутствии стольких людей, и ответила:
— Драгойчо, что служит у них возчиком, сказал, что завтра они уезжают в Пазарджик…
Дончев бросил взгляд на Грозева:
— Нужно действовать… Это наша последняя возможность…
Все зашумели. Искро и Бруцев громко заспорили.
Прибыл и Калчев. Он тоже узнал, что через
— Надо напасть на них! — решительно заявил Дончев. — Встретим их на дороге в Пазарджик…
— Да поймите же вы, это невозможно! — воскликнул Калчев. — Обоз сопровождают два конных наряда, что стояли лагерем в Каршияке.
Все наперебой принялись предлагать, как лучше поступить. Грозев молчал, сосредоточенно думая о чем-то. Из глубины комнаты на него с надеждой и нетерпением глядел Бруцев. Он любил Грозева именно в такие минуты, когда тот сбрасывал светский лоск, словно змея кожу, и оставался в подлинном своем обличье — хыша-бунтовщика. [29]
29
Хыш (ист.) — болгарский революционер-эмигрант в Румынии в период турецкого рабства.
Грозев поднял глаза. Они светились решимостью.
— Попробуем, — коротко сказал он, все еще перебирая что-то в уме. — Мне кажется, что сможем…
3
Сабри-чауш сидел, задрав ноги на стол, и наблюдал, как солдаты укладывают в ящики тяжелые гаубичные снаряды. Медные гильзы зловеще поблескивали, будто металл смеялся, издеваясь над людьми.
Вечерело. Офицеры ушли в город еще в обед, с Сабри-чаушем остались лишь онбашия и двое носильщиков. Служба уже начинала надоедать Сабри-чаушу. К тому же из-за войны положение в армии ухудшилось, и только для молодых и богатых офицеров война была удовольствием, развлечением… Сабри-чауш стиснул зубами пустой мундштук и взглянул на ящики. Онбашия что-то писал на них карандашом. Он тоже старался извлечь из войны выгоду: во что бы то ни стало продвинуться по службе, обойти его, двадцать лет прослужившего на складах. К тому же онбашия был молодым и грамотным. В прошлом году он отличился во время подавления гяурского [30] бунта. Офицеры одобрительно относились к нему, часто хвалили. Вот и сейчас пересчитает готовые ящики, напишет что-то на листке и подаст его Сабри-чаушу. Тот взглянет на листок, но прочитать ничего не может, и онбашия отлично это знает. Неграмотный Сабри-чауш подержит листок в руке и спрячет в карман, а тот, другой, знай посмеивается в душе. И только глаза выдают этого пса…
30
Гяур (тур.) — неверный. Презрительное название болгар.
— Хватит, Ибрагим-ага, — не выдержал Сабри-чауш. — Хватит на сегодня…
— Сейчас, чауш-эфенди, — с готовностью отозвался онбашия. — Еще четыре ящика заполним и все…
Послышались шаги: кто-то поднимался по лестнице. Сабри-чауш с досадой посмотрел на дверь и опустил ноги на пол. Онбашия тоже прислушался, застыв на месте.
Дверь отворилась — на пороге показался высокий худой полковник. Заложив руки за спину, он вошел внутрь и медленно оглядел помещение. Над правой бровью у него тянулся тонкий бледный шрам, придававший лицу строгое выражение.
— Где офицеры? — спросил он. Наверное, полковник был родом с юга — произносил слова немного гнусаво и растянуто, как те, кто долго жил в Ливии и Египте.
— Ушли в город, господин полковник, — раболепно ответил Сабри-чауш, вытянув руки по швам.
— Какие у них дела в городе? — по тону полковника было видно, что он разгневан.
Сабри-чауш лихорадочно думал, что ему сказать.
— По службе, паша-эфенди, — вдруг выпалил он.
Грозев понял, что действовать нужно немедленно. В кармане у него лежал бланк документа с печатью портовых властей Стамбула. Два часа назад он заполнил бланк по-турецки, вписав текст, удостоверяющий, что ему, полковнику, надлежит получить три ящика динамита.