Синий мир (Сказка о любви, ХХIII век)
Шрифт:
Лену он узнал не без труда. Конечно, Иван и не пытался пользоваться воспоминаниями о спасенной ими девушке, балансировавшей между беспробудным сном и уже необратимой смертью. Лена тогда была больше похожа не на живого человека, а на не очень искусно сделанную фигуру для музея с медицинским уклоном в целях иллюстрации последствий летаргической болезни. Прежде чем лететь в Йеллоустонский профилакторий, Лобов познакомился с голографиями Лены, хранившимися в космофлотском, пока еще очень кратком досье на ее имя. Лена Зим, полулежавшая в шезлонге с книгой в руках, была похожа на веселую восемнадцатилетнюю девушку, изображенную на голографиях, не больше, чем ее заметно более старшая по возрасту сестра. Или даже ее молодая мать!
Когда Лобов приблизился, Лена и не подумала оторваться от книги, хотя вряд ли она по-настоящему читала ее: за все время, что видел ее Иван, она ни разу не перевернула страницы. Поздоровавшись, Иван негромко представился:
– Меня зовут Иван Лобов.
Лена опустила книгу на грудь и некоторое время равнодушно разглядывала стоявшего перед ней крупного сильного человека. У нее было удлиненное, ничем не примечательное лицо с довольно правильными мягкими чертами, бело-матовая кожа с акварельным румянцем на щеках, волнистые коротко стриженные русые волосы и спокойные карие глаза.
– И что вам угодно, Иван Лобов?
– Я командир патрульного корабля "Торнддо", посланного на Орнитерру.
В карих глазах Лены отразилось некое сильное движение души, и похожее и в то же время непохожее на страх: они расширились, и снова стали спокойными, пожалуй, усталыми карими глазами.
– Понятно. Ждете от меня слов благодарности?
– Нет.
– И правильно. Напрасно вы меня спасали,- Лена помолчала и уточнила: Одну.
– Так уж получилось.
Лена кивнула, как бы извиняя Ивана, и подняла книгу на уровень глаз.
– Можно я посижу с вами?
– Зачем?
– Да просто так. Вы читаете, и я почитаю.
Она пожала исхудавшими плечиками.
– Читайте.
Лобов взял один из свободных шезлонгов, прислоненных к золотистому, пахнущему смолой стволу сосны, и разложил его в нескольких шагах от шезлонга Лены - сбоку, так чтобы не мельтешить перед ее глазами. Достал из кармана микропечатный пакет-бук, вмещавший несколько томов обычной печати, бинокулярные очки. Усевшись поудобнее, он настроил очки на удобную степень увеличения и погрузился в чтение. Сделать это было нелегко, отвлечений, особенно мысленных, было множество, но Лобов уже давно научился делать то, что требуется, в любой, даже неблагоприятной обстановке. Наперед зная, что погрузиться в тонкости художественного текста будет трудно, Лобов остановился на хронике земных событий за последний квартал. Такие обзоры специально готовились для гиперсветовиков, большую часть жизни проводивших в космосе и лишь гостивших на Земле. Помучавшись минуту-другую, Иван заставил-таки себя позабыть о Лене, сосредоточиться, и уже не отрывался от текста до тех пор, пока не одолел обзор до конца. А когда одолел и снял бинокуляры, перехватил взгляд Лены. Она смотрела на него поверх книги и не отвела неподвижных глаз.
– А вы и в самом деле читали,- проговорила она, скорее просто констатируя, нежели сомневаясь или удивляясь.
– Читал,- подтвердил Иван.
– А я вот не могу. Не получается!
– Лена сказала это равнодушно, но в движении руки, которым она опустила свою книгу на траву, осыпанную усыхающей хвоей, проскользнула досада.
– Так и не читайте! Хотите прогуляться? Она отрицательно качнула головой.
– Меня еще плохо держат ноги.
– Тем более!
– Неловко.
Лобов поднялся на ноги.
– Но я же не чужой. Пойдемте!
– Не чужой?
– Я из экипажа "Торнадо,- напомнил Иван с улыбкой.- Вы для нас - не чужая!
Лена провела рукой по лбу, словно поправляя волосы, хотя необходимости в этом не было.
– Я и позабыла о космических традициях,- она задумалась и прямо взглянула на Лобова своими тревожными карими глазами,- вас привело сюда чувство долга?
На секунду Иван смешался, но потом упрямо спросил:
– Разве долг - это плохо?
Она отвела взгляд, пальцы ее перебирали воротник светло-серой спортивной куртки.
– Не знаю. Теперь не знаю. Наверное, хорошо. Но иногда - плохо!
Сердце Ивана сжалось. Как только он увидел Лену, она сразу показалась ему странно знакомой. Как будто он уже видел ее раньше, причем именно такой - погруженной в мир своих мыслей молодой женщиной, смотрящей на окружающий мир с неясной тревогой в карих глазах: чуть удивленно, чуть недоверчиво и печально. Умом Иван хорошо понимал, что такую, сидящую перед ним в кресле Лену Зим, он видеть никак не мог. Ее просто не существовало прежде! Она родилась из забвенья колибридного сна всего несколько месяцев тому назад. Но сердце упрямо твердило Ивану, что он знал Лену и раньше, и он ничего не мог поделать с этим уверенным внутренним голосом. Прямо наваждение! И вот сейчас, когда карие глаза Лены были обращены на Ивана, но взгляд их скользил мимо, в какие-то только для них открытые дали, Лобов вдруг вспомнил, где видел ее раньше. Не деталями, а общим выражением лица, Лена была похожа на рождающуюся Венеру Боттичелли. То же самое щемящее очарование! Немой призыв к доброте и помощи... и робкая надежда на нее. Не умом, а сердцем Иван понял, что в душе Лены происходит какой-то трудный, может быть, давно назревший перелом и что неудачно сказанным сейчас словом можно помешать этому, сломать, испортить второе рождение человека. Негромко назвав Лену по имени, Иван подождал, пока взгляд ее не приобрел осмысленное выражение, и только тогда спросил:
– Вы позволите мне навестить вас завтра?
После паузы она ответила вопросом на вопрос:
– А вы собираетесь задержаться?
– Собираюсь.
– Стоит ли? Вы же исполнили свой долг.
– Я прилетел сюда отдыхать. Каникулы! А врачи после всех передряг на Орнитерре настоятельно рекомендовали мне хотя бы недельку отдохнуть в профилактории, - спокойно ответил Иван.
– Здесь, в Йеллоустоне?
– Нет, в любом. Но если не возражаете, я бы остался здесь.
– А почему я должна возражать?
– Тогда - до завтра.
И. поклонившись, Лобов удалился. Ему хотелось обернуться! Но он не позволил себе этого. Но если бы позволил, то увидел бы, что Лена Зим, опершись одной рукой на подлокотник шезлонга, смотрит ему вслед.
Кирсипуу переменился, будто его подменили. Сбросил свою профессиональную маску приветливой сдержанности, он оживился и вел себя просто, как ведут себя со своим человеком. Лобов начал догадываться в чем дело и окончательно уверился в своей догадке, когда психолог спросил:
– Вы всерьез решили задержаться у нас на недельку-другую?
– Разумеется,- Иван помолчал и сердито спросил: - Так вы подслушивали наш разговор? Это, по-моему, лишнее.
Кирсипуу сделал вид, что обиделся, но глаза его лукаво посмеивались.
– Как можно! Но я психолог-обсерватор, понимаете? По долгу службы я был обязан контролировать ваш разговор с Леной и немедленно вмешаться, если бы он принял нежелательный для больной оборот. К счастью, вы вели себя вполне профессионально. Просто молодцом! Я бы сказал, что выбранная вами линия поведения по отношению к больной-оптимальна. Правда, частое упоминание об Орнитерре рискованно, но этот весьма и весьма спорный расчет на эмоциональную подпитку ассоциацией ретроспециями стрессового плана в конце концов оправдался, можете продолжать в том же духе. Но не пережимайте! Воспоминания об Орнитерре остаются самым болезненным звеном в психике Лены и вместе с тем самым активным центром нормализации ее функций. Оптимум воздействия лежит именно в этой зоне, все правильно. Но, повторяю, не пережимайте!